Мое имя в твоем безумии

Подошва сапога прошлась по лицу, и из повреждённого носа хлынула кровь, последовавшая за

характерным хрустом.

Отлетев к стене, Беликова затихла.

– Всё ещё смешно, тварь? – Шевельков стоял над ней с искажённой гримасой, ещё больше

уродующей его.
– Я не отдам тебя им, поняла? Ты навсегда останешься со мной! – ударив недвижное

тело ещё раз, он отошёл и заметался по подвалу, пытаясь найти решение.

– Надя, Надя, Надя, - торопливое бормотание было едва слышным, - мы будем вместе, - резко

остановившись, как вкопанный, Юрий издал какой-то невнятный стон и понёсся к лестнице, поспешно взбегая наверх.

Девушка, почти переставшая различать звуки, всё же уловила громкий хлопок, означающий, что

мучитель оставил её.

Сознание снова уплывало, не в состоянии справиться с болью, пронзающей тело.

Очнулась Надя от очередного приступа боли - её тащили за волосы по полу. Она попыталась

вырваться, но Шевельков сильнее сжал кулак и поволок её по лестнице наверх.

В нос ударил запах бензина, когда они оказались на поверхности. Бросив девушку, Юра забегал по

кухне, в которой они сейчас находились, сшибая табуретки.

– Я знаю, что делать, знаю, - бормотал он, переворачивая содержимое ящика стола.
– Нас никто не

разлучит, мы всегда будем вместе, мы умрём вместе.

Беликова находилась в той стадии сознания, когда окружающее слишком далеко, чтобы признать в

нём реальность. Она смотрела на всё со стороны, находясь где-то в другом месте.

Кожу на лице стянуло запёкшейся засохшей кровью, сломанный нос ныл так, что боль в рёбрах

отступала на второй план, но больше всего беспокоил позвоночник, явно повреждённый.

В поле зрения смутно промелькнула канистра, кажется, именно от неё невыносимо несло бензином, разъедая слизистую в почти потерявшем обоняние носу.

Именно сейчас вспомнились слова деда Аркадия, обречённо брошенные несколькими днями ранее:

«… Поймёшь когда-нибудь, дурёха, что жизнь-паскуда хуже горькой редьки осточертеть может, а в

петлю лезть страшно.»

Наверное, так. Закрыть глаза и погрузиться во тьму, чтобы не чувствовать боли, не чувствовать

ничего и обрести покой.

Бросив горящую спичку на залитый бензином пол, Шевельков подошёл к девушке и сел рядом с

ней, обхватив свою голову руками:

– Никому тебя не отдам, Надя, никому. Только моя!
– его слова долетали до неё обрывками.
– Надя, Надя, Надя… Что же ты со мной сделала? Что сделал я?

А пламя взметнулось по обитым картоном стенам, сжирая всё на своём пути и подступая всё ближе.

Едкий дым заполнял лёгкие, осаждаясь в них копотью и раскаляя.

Беликова с трудом разлепила глаза, перед которыми дёргалось оранжево-красное полотно пожара, и

снова закрыла их, погружаясь в утопическую дремоту.

– Надюха, беги! – отчаянный надрывный крик, ворвавшийся в угасающее сознание, даже не

шевельнул её.

Бежать? Куда? Зачем? Как? Тело не двигается, воздуха не хватает, и нет никакого желания жить.

Осточертело. Пусть всё закончится.

Кажется, за забитыми окнами кричат люди, пытаясь сломать двери, укреплённые тяжёлым засовом, но теперь всё это не имеет значения, как и недвижное тело её друга детства, задохнувшегося в дыму, распластанное рядом с ней на полу и пожираемое языками пламени.

Горячо и нечем дышать. Больно. Или уже нет? Когда придёт долгожданный покой?

Языки пламени лижут кожу, но она уже не чувствует этого, забывшись вечным сном.

Ничего не хочется.

Ничего нет.

***

Старое деревенское кладбище, сокрытое среди густых деревьев, почти не пропускающих свет, и

гуляющий над могилами холодный ветер, качающий ветви.

Молодой человек с осунувшимся лицом, когда-то привлекательным и свежим, стоял над земляным

холмиком, опираясь рукой на деревянный крест.

В его глазах не было ничего, кроме тоски и боли, не покидающей его уже год.

– Андрей? – робкий тихий голос заставил парня вздрогнуть и повернуться.

– Екатерина?

– Вы помните меня? – рыжеволосая девушка неуверенно улыбнулась, прислонившись боком к

железной оградке.

– Я больше ничего не забываю.

Он помнил всё: поздний звонок и сбивающийся голос какой-то девушки, назвавшейся подругой

Нади и сообщившей о её пропаже, помнил шумный вокзал и пассажиров в душном вагоне поезда, тесный автобус и пролетающие мимо крыши домов, суету в деревне и прочёсывание леса, обход

жителей и измученное лицо старика с опухшими от слёз глазами.

Он помнил животный страх, сковывающий его с каждой минутой безрезультатных поисков, и самое

страшное – пылающий дом на окраине деревни Сазоново, треск лопающегося шифера, крики людей, двух мужиков, удержавших его, когда он пытался ворваться в горящее здание, будто почуяв, что

Надя там.

Помнил, как долго ехала районная пожарка, а местные жители носились с вёдрами, безуспешно

сбивая пламя, поглотившее все его мечты и надежды и отобравшее жизнь у самого дорогого ему

человека и у него самого.

Он помнил два обезображенных огнём трупа, над одним из которых рыдал дед Аркадий, проклиная

себя и весь свет, помнил, как не решался подойти ближе, всё ещё надеясь, что это чудовищная

ошибка.

А потом были похороны. Закрытый гроб опустили в землю, и очнулся Андрей только тогда, когда

тяжёлые лопаты стали засыпать яму. Бросившись вперёд, он взвыл, расталкивая могильщиков, не

позволяя им зарыть его жизнь.

Именно Катя оттащила его в сторону, вцепившись руками в грязную помятую рубашку и не давая

двигаться.

Они стояли, обнявшись, и он не выдержал, тихо беззвучно заплакав на плече незнакомой девушки, глотающей свои слёзы и вздрагивающей.

А потом он дошёл до уже зарытой могилы, в которой покоился человек, отобравший у него самое

дорогое.

Присев на корточки возле земляного холмика, он тихо спросил: «За что?»

В нём не было ненависти, была лишь боль, поглотившая его, как огонь поглотил на его глазах

мрачный пугающий дом.

– Сегодня год, - Катя нервно теребила рыжую косу.