Мое имя в твоем безумии

мерзким разговорам и смешкам в адрес её бывшего друга. Открыто с ним давно никто не связывался, потому что после травмы у него будто прибавилось силы вместо отнятого разума.

Она порой ловила на себе его взгляд, когда шла в соседнюю деревню в продуктовый магазин, но

каждый раз, когда Надя хотела заговорить с другом детства, он сбегал.

И после той истории она не поблагодарила его и даже не узнала, что с ним. Девушка просто не

нашла в себе сил выйти из дома и, собрав вещи, уехала через три дня в город, попросив соседку

Агафью присмотреть за дедом и скотиной.

Все эти пять лет она исправно звонила старику и посылала ежемесячно часть копеечной зарплаты, полученной на всевозможных подработках. В разговорах он лишь ворчал, просил не приезжать и

забыть о нём.

От единственной подруги, с которой она созванивалась, Беликова узнала, что дед Аркадий продал

корову, забил поросёнка и окончательно спился, запустив всё хозяйство.

Каждый раз, когда она готова была сорваться домой, её удерживали какие-то обстоятельства и

мерзкое окутывающее чувство страха перед прошлым. Если бы не срочные дела, она бы и в этот раз

нашла причину, чтобы остаться в городе рядом с любимым Андреем.

Но, согласившись стать Надеждой Кузьминок, ей нужно было выписаться из дедовского дома и

стать законной хозяйкой скромной двушки Андрея, с которым жила уже год. Жених настоял на

знакомстве с единственным родственником своей возлюбленной, поэтому девушке с трудом удалось

уговорить его приехать на несколько дней позже, чтобы она могла привести в порядок запущенное

хозяйство.

Надя остановилась, завидев крышу родного дома, и улыбнулась – всё же были и приятные

воспоминания об этом месте.

Ускорив шаг, она приблизилась к заваленному облупившемуся забору, толкнула скрипучую калитку

и вошла во двор, с теплотой в глазах осматривая разросшиеся кусты смородины, раскидистую

яблоню и забытые всеми клумбы, которые сама когда-то старательно вскапывала, засаживая

цветами.

На прогнивших ступеньках сидел сгорбленный сухой старик с трясущимися руками, бессмысленно

уставившийся перед собой.

– Деда! – девушка поставила сумку на землю и присела на корточки напротив него.
– Дед, я

приехала!

Пустые глаза переместились на неё, и в них медленно забегало понимание:

– Надька? Едрить твою за ногу, козища, говорил же не приезжать!

– Деда, обними хоть! – она выпрямилась и, потянувшись вперёд, обхватила костлявые плечи

старика.

Он ворчал под нос для порядка, а сам неловко поглаживал дрожащими пальцами узкую спину

внучки, моргая, чтобы удержать накатывающие старческие слёзы.

У него не осталось никого, кроме этой девчушки, которую он так часто колотил в детстве, не

баловал, как другие деды своих внуков, а теперь старался оградить от самого себя и от деревенской

загнивающей жизни, которая сломит её, как когда-то сломила его.

– Надька, чего тебе в городе не сиделось? Ты ж говорила, что есть там у тебя кто-то?

– Есть, деда, есть. Он приедет с тобой знакомиться, пожениться мы решили, – девушка улыбнулась, осторожно садясь на ступени рядом со стариком.

– Хорошее дело, давно пора тебе! Засиделась ты в девках!

– Мне всего двадцать два!

– В наше время бабы к твоим годам третьего рожали!

– Бедные женщины…

– Эх, Надька, была дурой непутёвой, дурой и осталась, – дребезжащий старческий смех не скрыл от

Беликовой ноток радости. Значит, дед, хоть и запрещал ей приезжать, всё-таки надеялся увидеть

внучку.

– Дед, чего ты так себя запустил, а?

– А мне больше ничего не осталось. Поймёшь когда-нибудь, дурёха, что жизнь-паскуда хуже

горькой редьки осточертеть может, а в петлю лезть страшно.

– Пойдём в дом? – девушка поднялась, отряхивая штаны.
– Я картошечки нажарю, хочешь?

– Как раньше?

– Да.

– А у меня и молочко свежее есть, Агафья с утра принесла.

Оказавшись в родных стенах, обвешанных паутиной, Надя вздрогнула, вспоминая проведённое

здесь детство. На неё накатила тоска и, чтобы отвлечься, она без умолку болтала со стариком, рассказывая о своей городской жизни, и чистила выуженную из погреба картошку, заботливо

принесённую той же доброй Агафьей.

Пока ровные ломтики свежей картошки шипели на сковородке, пристроенной на одноконфорочную

электрическую плитку, заляпанную и еле накаливающуюся, девушка позвонила Андрею, оповещая

его о том, что добралась нормально и с нетерпением ждёт его приезда.

Дед Аркадий с хитрой улыбкой косился на внучку во время телефонного разговора. Сбросив вызов, Надя повернулась к нему:

– Что?

– Ох, как птичка, щебечешь! Хороший парень хоть?

– Хороший, деда, хороший.

– Добро даю. Порадовала ты меня на старости лет, может, ещё и правнуков увижу.

– Конечно, увидишь!

Девушка достала из дорожной сумки привезённые колбасу, сыр и ветчину, накрывая на стол. Старик

ворчал, что она тратит деньги на ерунду, но внучка только отмахивалась.

Покряхтев, дед вытащил из-под лавки бутылку беленькой, но под прищуренным взглядом карих

глаз сунул обратно.

– Деда, без меня, ладно? Не могу видеть… пожалуйста.

– Ты, как бабка моя покойница, бухтишь!

Пообедав, Надя нагрела воды и вымыла посуду в старом замызганном тазу. Решив оставить уборку

на завтра, она переоделась в простую клетчатую рубашку, потёртые джинсы и удобные кеды.

– Деда, я в магазин схожу в Сазоново?

– Надька, - старик порылся в карманах заношенного пиджака и достал смятые купюры, - у меня долг

тама, отдай.

– Убери, у меня есть, – улыбнувшись, девушка перекинула через плечо сумку и вышла на крыльцо.