Мое имя в твоем безумии
Шрифт:
мерзким разговорам и смешкам в адрес её бывшего друга. Открыто с ним давно никто не связывался, потому что после травмы у него будто прибавилось силы вместо отнятого разума.
Она порой ловила на себе его взгляд, когда шла в соседнюю деревню в продуктовый магазин, но
каждый раз, когда Надя хотела заговорить с другом детства, он сбегал.
И после той истории она не поблагодарила его и даже не узнала, что с ним. Девушка просто не
нашла в себе сил выйти из дома и, собрав вещи, уехала через три дня в город, попросив
Агафью присмотреть за дедом и скотиной.
Все эти пять лет она исправно звонила старику и посылала ежемесячно часть копеечной зарплаты, полученной на всевозможных подработках. В разговорах он лишь ворчал, просил не приезжать и
забыть о нём.
От единственной подруги, с которой она созванивалась, Беликова узнала, что дед Аркадий продал
корову, забил поросёнка и окончательно спился, запустив всё хозяйство.
Каждый раз, когда она готова была сорваться домой, её удерживали какие-то обстоятельства и
мерзкое окутывающее чувство страха перед прошлым. Если бы не срочные дела, она бы и в этот раз
нашла причину, чтобы остаться в городе рядом с любимым Андреем.
Но, согласившись стать Надеждой Кузьминок, ей нужно было выписаться из дедовского дома и
стать законной хозяйкой скромной двушки Андрея, с которым жила уже год. Жених настоял на
знакомстве с единственным родственником своей возлюбленной, поэтому девушке с трудом удалось
уговорить его приехать на несколько дней позже, чтобы она могла привести в порядок запущенное
хозяйство.
Надя остановилась, завидев крышу родного дома, и улыбнулась – всё же были и приятные
воспоминания об этом месте.
Ускорив шаг, она приблизилась к заваленному облупившемуся забору, толкнула скрипучую калитку
и вошла во двор, с теплотой в глазах осматривая разросшиеся кусты смородины, раскидистую
яблоню и забытые всеми клумбы, которые сама когда-то старательно вскапывала, засаживая
цветами.
На прогнивших ступеньках сидел сгорбленный сухой старик с трясущимися руками, бессмысленно
уставившийся перед собой.
– Деда! – девушка поставила сумку на землю и присела на корточки напротив него.
– Дед, я
приехала!
Пустые глаза переместились на неё, и в них медленно забегало понимание:
– Надька? Едрить твою за ногу, козища, говорил же не приезжать!
– Деда, обними хоть! – она выпрямилась и, потянувшись вперёд, обхватила костлявые плечи
старика.
Он ворчал под нос для порядка, а сам неловко поглаживал дрожащими пальцами узкую спину
внучки, моргая, чтобы удержать накатывающие старческие слёзы.
У него не осталось никого, кроме этой девчушки, которую он так часто колотил в детстве, не
баловал, как другие деды своих внуков, а теперь старался оградить от самого себя и от деревенской
загнивающей жизни, которая сломит её, как когда-то сломила его.
– Надька, чего тебе в городе не
сиделось? Ты ж говорила, что есть там у тебя кто-то?– Есть, деда, есть. Он приедет с тобой знакомиться, пожениться мы решили, – девушка улыбнулась, осторожно садясь на ступени рядом со стариком.
– Хорошее дело, давно пора тебе! Засиделась ты в девках!
– Мне всего двадцать два!
– В наше время бабы к твоим годам третьего рожали!
– Бедные женщины…
– Эх, Надька, была дурой непутёвой, дурой и осталась, – дребезжащий старческий смех не скрыл от
Беликовой ноток радости. Значит, дед, хоть и запрещал ей приезжать, всё-таки надеялся увидеть
внучку.
– Дед, чего ты так себя запустил, а?
– А мне больше ничего не осталось. Поймёшь когда-нибудь, дурёха, что жизнь-паскуда хуже
горькой редьки осточертеть может, а в петлю лезть страшно.
– Пойдём в дом? – девушка поднялась, отряхивая штаны.
– Я картошечки нажарю, хочешь?
– Как раньше?
– Да.
– А у меня и молочко свежее есть, Агафья с утра принесла.
Оказавшись в родных стенах, обвешанных паутиной, Надя вздрогнула, вспоминая проведённое
здесь детство. На неё накатила тоска и, чтобы отвлечься, она без умолку болтала со стариком, рассказывая о своей городской жизни, и чистила выуженную из погреба картошку, заботливо
принесённую той же доброй Агафьей.
Пока ровные ломтики свежей картошки шипели на сковородке, пристроенной на одноконфорочную
электрическую плитку, заляпанную и еле накаливающуюся, девушка позвонила Андрею, оповещая
его о том, что добралась нормально и с нетерпением ждёт его приезда.
Дед Аркадий с хитрой улыбкой косился на внучку во время телефонного разговора. Сбросив вызов, Надя повернулась к нему:
– Что?
– Ох, как птичка, щебечешь! Хороший парень хоть?
– Хороший, деда, хороший.
– Добро даю. Порадовала ты меня на старости лет, может, ещё и правнуков увижу.
– Конечно, увидишь!
Девушка достала из дорожной сумки привезённые колбасу, сыр и ветчину, накрывая на стол. Старик
ворчал, что она тратит деньги на ерунду, но внучка только отмахивалась.
Покряхтев, дед вытащил из-под лавки бутылку беленькой, но под прищуренным взглядом карих
глаз сунул обратно.
– Деда, без меня, ладно? Не могу видеть… пожалуйста.
– Ты, как бабка моя покойница, бухтишь!
Пообедав, Надя нагрела воды и вымыла посуду в старом замызганном тазу. Решив оставить уборку
на завтра, она переоделась в простую клетчатую рубашку, потёртые джинсы и удобные кеды.
– Деда, я в магазин схожу в Сазоново?
– Надька, - старик порылся в карманах заношенного пиджака и достал смятые купюры, - у меня долг
тама, отдай.
– Убери, у меня есть, – улыбнувшись, девушка перекинула через плечо сумку и вышла на крыльцо.