Моё лучшее стихотворение

1943

Игорь Кобзев После кино

Девушка с каштановой косою Горько плачет у дверей кино: Жалостью к погибшему герою Ее сердце юное полно. Долго-долго слез унять не может И стоит с заплаканным лицом. А подружки, совестясь прохожих, Обступили бедную кольцом. — Что ты плачешь? Это ж все — неправда. Кто бы мог стерпеть такую боль? Все слова в кино придумал автор, И актер исполнил только роль. Стыдно! Как могла ты разреветься, Если всем известно наперед, Что актер, пуская пулю в сердце, Настоящей смертью не умрет. — Просто не пришлось тебе, наверно, Видеть, как снимается кино: Все подстроено, все из фанеры — Вспомнишь — и становится смешно… …Я случайно слышал эти речи. И хоть я в поступках не горяч, Подошел к ней, взял ее за плечи И сказал: — Не смей им верить. Плачь!

1955

Дмитрий Ковалев А думал я…

А думал я, Что как увижу мать, Так упаду к ногам ее. Но вот, Где жгла роса, В ботве стою опять. Вязанку хвороста межой она несет, Такая старая, невзрачная на вид. Меня еще не замечая, Вслух Сама с собой о чем-то говорит. Окликнуть? Нет, Так испугаю вдруг. …Но вот сама заметила. Уже, Забыв и ношу бросить на меже, Не видя ничего перед собой, Летит ко мне: — Ах, боже, гость какой! А я, Как сердце чуяло, В лесу Еще с утра спешила все домой… — Давай, мамуся, хворост понесу. — И мать заплакала, шепча: — Сыночек мой. — С охапкой невесомою в руках, Близ почерневших пятнами бобов, Расспрашиваю я О пустяках: — Есть ли орехи? — Много ли грибов? — А думал, — Там, В пристрелянных снегах, — Что, если жив останусь и приду, Слез не стыдясь, При людях, На виду, На улице пред нею упаду.

1958

Александр Коваленков Снегирь

Что ты заводишь песню военну,

Флейте подобно, милый Снегирь?

Г. Р. Державин, «Снегирь». (Стихи памяти Суворова)

Клубы дыма, танки, самолеты, Сломанные надвое мосты, Конские хвосты, штыки пехоты, Взрывов желто-красные кусты. Людоед бежит во все лопатки, Снайпер с елки целится в него, Войско чужестранцев в беспорядке, Солнце видит наше торжество… Вот что нарисовано в тетрадке У мальчишки — сына моего. Говорю: — Рисунок сделан смело. Только что ж бумагу тратить зря? Кончен бой, сраженье отгремело. Ты изобразил бы снегиря. Или, скажем, лодку, рыболова, Разные деревья и цветы… Мало ли хорошего, такого, Что видал и что запомнил ты. Но художник явно не согласен; Смотрит вбок, вздыхает тяжело: — Что там рисовать скворца иль ясень, То ли дело сабля наголо. Лодку, — говорит, — я нарисую. С парусом, чтоб плыть в далекий край, С пушками зенитными, такую, На которой спасся бы Чапай. Я пойду гулять. — Ну что ж, ступай… Наперед известно по программе, Что наследник явится домой Весь в песке, с известкой под ногтями, С круглою медалью жестяной. Тут пойдет обычная беседа: — Кто пустил стрелу в окно соседа? — Кем и чем губа рассечена? — Почему опять была война? Вымоют мальчишку. Спать уложат. Скажут, улыбаясь: «Вот беда, Каждый вечер все одно и то же, С девочкой спокойнее куда…» И возникнет дальней песни эхо: «Нас не трогай». И приснится ширь, Где сидит на придорожной вехе Зоревой суворовский снегирь.

1946

Яков Козловский «Мы часто о времени судим не точно…»

Мы часто о времени судим не точно, С поправками сердца считаться пора. Историей кажется мальчикам то, что Случилось, по-моему, только вчера. Мальчики спорят со мною запальчиво, А я говорю им, что с давних времен Все имена оперившихся мальчиков Звучат с приложеньем отцовских имен. По лестнице путь — то быстрее, то тише. Ступеньки — минувший и нынешний день, Чтоб ногу поставить ступенькою выше, На нижнюю я опираюсь ступень. Бывает, что море давно за спиною, А мы на губах своих чувствуем соль. Недавняя радость, еще ты со мною, Еще ты со мной, неутихшая боль. Я мальчиков вижу, довольных собою, У друга пустой замечаю рукав. Душе моей слышатся отзвуки боя И шелест еще не родившихся трав.

1960

Осип Колычев Гамма

Л. И. Бродской

Светлая зелень — на зелени темной. Косы березок в густом дубняке. Признак весны в этой прелести тона, В первом воздушном зеленом дымке… Встань под весенним сквозным небосклоном, Сколько, взгляни, переливов кругом! Сколько оттенков зеленых в зеленом, Сколько тонов голубых в голубом! Сколько оттенков — зима их не знала,— Что ни минута, меняется свет… В сердце их тоже должно быть немало, Это беда, если в сердце их нет…

1954

Лев Кондырев Стекольщик

Меж корпусов, промасленной травой По новостройке проходя под осень, В стекле, подернутом рассветной синевой, Все отраженье мира он проносит. Звенит стекло, скользят в нем облака, Над дальним лесом вьются легкой стружкой. В стеклянной дымке катится река, Песок узоря галькой и ракушкой. Мост над рекою выгнулся крутой. Два поезда летят там на сближенье. Мелькнул огонь в пролете золотой, Дрожит стекло — и меркнет отраженье… За дамбой дом кончают мастера, Где окна на стекольщика в обиде, Ресницы ставен вскинув, ждут — пора Нас остеклить, мы ничего не видим. Не всплески зорь, не листопада медь — В глазах у нас пеньковые волокна. — Добро, — сказал стекольщик, — вам прозреть Я помогу. — И свет ударил в окна.

1950

Анисим Кронгауз Минута

Вот сейчас повисла минута На часовом волоске, И упала. И сгладилась, будто След на сухом песке. Ей обратно не возвратиться. Ей песчинкой в веках кружить. Это жизни моей частица, Я ее не оставил жить. Я убил ее зимним полднем, Избалован обильем дней. Я ничем ее не наполнил, Не оставил память по ней. Века маленький промежуток! Я тебя сохранить не смог. Строят памятники минутам — Кто из камня, а кто из строк, На станках из дерева точат, Ищут в нитях таежных троп, В облака — поднимает летчик, На земле — растит хлебороб. Да и сам я пришел маршрутом, Где мгновенья равны годам. Вот еще повисла минута… Я ее не отдам!

1946

Анатолий Кудрейко Запасный полк

Расквартированный на лето, где ели сшиблись в тесноте, полк поднимался до рассвета, а спать ложился в темноте. Свое он помнил назначенье — фронт управлял его судьбой. Поход, на местности ученье чередовал он со стрельбой… Но это — дела половина! Нужны траншеи в полный рост, — берешь кирку: земля не глина, а камень, брат, не так-то прост! Скалистый пласт искрит под ломом, рубашка сохнет на траве, удар наносишь по изломам, — он отдается в голове… Но это — дела половина! На лесопилке склад пустой, берешь пилу, а лес — махина, кондовый спелый древостой! Такое дерево повалишь, что обнимаешь ствол вдвоем, но ты ругаешь, а не хвалишь его в усердии своем… Но это — дела половина! Хлеб осыпается в полях, — берешь косу, покос — лавина и на тебя идет впотьмах! Росой унизанный шиповник шумит у леса под луной, — не отличил бы и полковник овса от пыли водяной… Косить все горше без рубахи — свет блещет резко, как стекло… А хлеб такой, что только взмахи видны идущему в село. На горизонте гаснут скалы, стекает с них последний блеск, и косы на плечах усталых уносит полк в еловый лес. И та дорожка полевая, которой в сумерки брести, стремится в сердце, как живая, навеки место обрести. Ты самой долгою любовью преисполняешься к земле, где камень ставишь в изголовье и спишь под елями в тепле. Не высыхает пот соленый в той академии наук, куда, под твой шатер зеленый, не залетает с фронта звук… Но это — дела половина! Другая в тыщи раз трудней — дойти до самого Берлина с пехотной выкладкой своей!

1956

Василий Кулемин «Опять знакомая опушка…»

Опять знакомая опушка. И вечер тих, и даль светла. В свои степные колотушки Во ржи стучат перепела. Мне ветер веткой липы машет И что-то хочет рассказать. И свеж, как прежде, снег ромашек, И мир глядит во все глаза. И вдруг припомнилось былое: Сюда, подальше от села, Украдкой мы ушли с тобою, А мать звала тебя, звала… К ней плыли тучки ветровые, Ей откликался лес ночной, Но ты в тот дальний час впервые Не подала ей голос свой.

1955

Юрий Левитанский Синяя лампочка

Это дело давнее. Не моя вина. Увезла товарищей финская война. Галочкой отметила тех, что в строю. — Рано! — ответила на просьбу мою. Я остался дома. По утрам в Сокольники почта приносила письма-треугольники. О своих раненьях и обмороженьях товарищи писали в кратких выраженьях. Ждать их наказывали. Нас мучила совесть. Мы на хлеб намазывали яблочный соус. Зимняя нас лавочка у ворот сводила, синяя лампочка у ворот светила — письма читали синими глазами, девушки плакали синими слезами… Это дело давнее. Не моя вина. Выпала мне дальняя долгая война. В рамах оконных стекла дрожали. В ямах окопных сверстники лежали. Мины подносили руками усталыми, глину месили сапогами старыми и домой вернулись старыми бойцами в мятых гимнастерках, с чистыми сердцами… Это дело давнее, не моя вина. Под холмом могильным зарыта война. Зарыта, забыта, но, душу леденя, синяя лампочка смотрит на меня. Синяя лампочка стоит перед глазами: девушки плачут синими слезами, синие отсветы лежат на снегу, — выключить лампочку никак не могу.

1956

Марк Лисянский Моя Москва

Я по свету немало хаживал, Жил в землянках, в окопах, в тайге. Похоронен был дважды заживо, Знал разлуку, любил в тоске. Но Москвою привык я гордиться, И везде повторяю слова: Дорогая моя столица, Золотая моя Москва! Я люблю подмосковные рощи И мосты над твоею рекой. Я люблю твою Красную площадь И кремлевских курантов бой. В городах и далеких станицах О тебе не умолкнет молва, Дорогая моя столица, Золотая моя Москва! Мы запомним суровую осень, Скрежет танков и отблеск штыков, И в сердцах будут жить двадцать восемь Самых храбрых твоих сынов. И врагу никогда не добиться, Чтоб склонилась твоя голова, Дорогая моя столица, Золотая моя Москва!