Моё лучшее стихотворение

1941

Владимир Лифшиц Баллада о черством куске

(Ленинград. Зима 1941–1942 г.)

По безлюдным проспектам Оглушительно звонко Громыхала На дьявольской смеси Трехтонка. Леденистый брезент Прикрывал ее кузов — Драгоценные тонны Замечательных грузов. Молчаливый водитель, Примерзший к баранке, Вез на фронт концентраты, Хлеба вез он буханки, Вез он сало и масло, Вез консервы и водку, И махорку он вез, Проклиная погодку. Рядом с ним лейтенант Прятал нос в рукавицу. Был он худ. Был похож на голодную птицу. И казалось ему, Что водителя нету, Что забрел грузовик На другую планету. Вдруг навстречу лучам — Синим, трепетным фарам — Дом из мрака шагнул, Покорежен пожаром. А сквозь эти лучи Снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука,— Плавно, медленно, сыто… — Стоп! — сказал лейтенант. — Погодите, водитель. Я, — сказал лейтенант,— Здешний все-таки житель.— И шофер осадил Перед домом машину, И пронзительный ветер Ворвался в кабину. И взбежал лейтенант По знакомым ступеням. И вошел… И сынишка прижался к коленям. Воробьиные ребрышки… Бледные губки… Старичок семилетний В потрепанной шубке. — Как живешь, мальчуган? Отвечай без обмана!..— И достал лейтенант Свой паек из кармана. Хлеба черствый кусок Дал он сыну: — Пожуй-ка, — И шагнул он туда, Где дымила буржуйка. Там, поверх одеяла, — Распухшие руки. Там жену он увидел После долгой разлуки. Там, боясь разрыдаться, Взял за бедные плечи И в глаза заглянул, Что мерцали, как свечи. Но не знал лейтенант Семилетнего сына: Был мальчишка в отца — Настоящий мужчина! И когда замигал Догоревший огарок, Маме в руку вложил он Отцовский подарок. А когда лейтенант Вновь садился в трехтонку, — Приезжай!! — Закричал ему мальчик вдогонку. И опять сквозь лучи Снег летел, как сквозь сито, Снег летел, как мука,— Плавно, медленно, сыто… Грузовик отмахал уже Многие версты. Освещали ракеты Неба черного купол. Тот же самый кусок — Ненадкушенный, Черствый — Лейтенант В том же самом кармане Нащупал. Потому что жена Не могла быть иною И кусок этот снова Ему подложила. Потому что была Настоящей женою, Потому что ждала, Потому что любила. Грузовик по мостам Проносился горбатым, И внимал лейтенант Орудийным раскатам, И ворчал, что глаза Снегом застит слепящим, — Потому что солдатом Он был настоящим.

1942

Михаил Луконин Мои друзья

Госпиталь. Все в белом. Стены пахнут сыроватым мелом. Запеленав нас туго в одеяла И подтрунив над тем, как мы малы, Нагнувшись, воду по полу гоняла Сестра. А мы глядели на полы, И нам в глаза влетала синева, Вода, полы… Кружилась голова. Слова кружились: — Друг, какое нынче? — Суббота? — Вот, не вижу двадцать дней…— Пол голубой в воде, а воздух дымчат. — Послушай, друг…— И все о ней, о ней. Несли обед. Их с ложек всех кормили, А я уже сидел спиной к стене. И капли щей на одеяле стыли. Завидует танкист ослепший мне, И говорит про то, как двадцать дней Не видит. И — о ней, о ней, о ней… — А вот сестра, ты письма продиктуй ей! — Она не сможет, друг, тут сложность есть. — Какая сложность, ты о ней не думай… — Вот ты бы взялся! — Я? — Ведь руки есть?! — Я не могу. — Ты сможешь! — Слов не знаю! — Я дам слова! — Я не любил… — Люби! Я научу тебя, припоминая… Я взял перо. А он сказал: — «Родная».— Я записал. Он: — «Я, считай, убит». — «Живу!» — я записал. Он: — «Ждать не надо…» — А я, у правды всей на поводу, Водил пером: «Дождись, моя награда…» Он: — «Не вернусь»,— А я: «Приду! Приду!» Шли письма от нее. Он пел и плакал, Держал письмо у отворенных глаз. Теперь меня просила вся палата: — Пиши! — Их мог обидеть мой отказ. — Пиши! — Но ты же сам сумеешь, левой! — — Пиши! — Но ты же видишь сам! — Пиши!.. Все в белом. Стены пахнут сыроватым мелом. Где это все? Ни звука. Ни души. Друзья, где вы?.. Светает у причала. Вот мой сосед дежурит у руля. Все в памяти переберу сначала. Друзей моих ведет ко мне земля. Один — мотор заводит на заставе, Другой с утра пускает жернова. А я? А я молчать уже не вправе, Порученные мне, горят слова. — Пиши! — диктуют мне они. Сквозная Летит строка. — Пиши о нас! Труби!.. — Я не могу! — Ты сможешь! — Слов не знаю… — Я дам слова! Ты только жизнь люби!

1947

Михаил Львов «Мы стольких в землю положили…»

Мы стольких в землю положили, Мы столько стойких пережили, Мы столько видели всего — Уже не страшно ничего… И если все-таки про войны Я думать не могу спокойно И если против войн борюсь — Не потому, что войн боюсь. А если даже и боюсь,— Не за себя боюсь — за тех, Кто нам теперь дороже всех, Кого пока что век наш нежил И кто пока еще и н'e жил, Кто ни слезы не уронил, Кто никого не хоронил.

1956

Марк Максимов Мать

Жен вспоминали на привале, друзей — в бою. И только мать не то и вправду забывали, не то стеснялись вспоминать. Но было, что пред смертью самой видавший не один поход седой рубака крикнет: — Мама! …И под копыта упадет.

1945

Алексей Марков Уборщица

Метро. Воскреснувшие в бронзе, Стоят солдаты Октября, И электрическое солнце Сияет, в мраморе горя. Среди бойцов моряк с гранатой. Упрямый взгляд, широкий шаг… Вот так в сражении когда-то Был встречен краснофлотцем враг. Сюда уборщица приходит, Лишь только загорится свет, Порядок ревностно наводит Уж сколько зим, уж сколько лет! На плечи краснофлотцу ляжет Рука в прожилках голубых. Уборщица ему расскажет О новостях, делах своих, Как было раньше каждым летом, Когда моряк — родной сынок, В простую форменку одетый, К ней приезжал на краткий срок. Бывало, теплые ладони Лежали долго на плечах. Он для нее не похоронен В холодных мурманских ночах.

1951

Сергей Марков Рябинин-город

Цветет в Рябинине герань, И на столе вздыхает ткань Камчатой скатертью с кистями… Смеются алые уста, Когда — нарядна и проста — Ты пьешь рябиновку с гостями. В ковригу воткнут синий нож, И чарка алою слезою Блестит… Я знаю — ты живешь За малой речкой Бирюзою. К тебе за Бирюзу пойду, Щеколду у дверей найду, Сдержу — чтоб не раздалось звона… Ушли ли гости? Все ли спят? Не спишь ли ты? Считает сад Хладеющие листья клена… Рябинин-город! Явь иль сон? — И смех, и волосы что лен, И рассудительные речи. В светлице — шитые холсты, И вздохи теплой темноты, И в полотне прохладном плечи! Не зря в Рябинине подряд Семь дней сверкает листопад, Не быть ли заморозку ныне? И не сочтешь ли ясным сном Ты утром иней за окном И снег туманный на рябине?..

1940

Леонид Мартынов След

А ты? Входя в дома любые — И в серые, И в голубые, Всходя на лестницы крутые, В квартиры, светом залитые, Прислушиваясь к звону клавиш И на вопрос даря ответ, Скажи: Какой ты след оставишь? След, Чтобы вытерли паркет И посмотрели косо вслед, Или Незримый прочный след В чужой душе на много лет?

1946

Самуил Маршак Словарь

Усердней с каждым днем гляжу в словарь. В его столбцах мерцают искры чувства. В подвалы слов не раз сойдет искусство, Держа в руке свой потайной фонарь. На всех словах — события печать. Они дались недаром человеку. Читаю: «Век. От века. Вековать. Век доживать. Бог сыну не дал веку. Век заедать. Век заживать чужой»… В словах звучат укор, и гнев, и совесть. Нет, не словарь лежит передо мной, А древняя рассыпанная повесть.

1946

Михаил Матусовский Мальчикам

Пусть достанутся мальчикам самые лучшие книги — Описания неба, строений и горных пород, Трудовых инструментов — от камня до первой мотыги, Незнакомых народов и климатов разных широт. Мы об этом и сами когда-то тревожно мечтали — Пусть на стол им положат усталых моторов сердца, Механизмы часов и машин потайные детали — И они их сломают, но смогут понять до конца. Дважды два — не четыре, и дважды четыре — не восемь. Мир еще не устроен, как это ему надлежит. Бьют железом о камень, и воздух грозовый несносен. И война, как чума, по Европе еще пробежит. Пусть достанется мальчикам столик с чертежным прибором, Шкаф для верхнего платья и этот особый уют, Создаваемый жесткими полками в поезде скором И летящими шторами узких военных кают. Пусть достанутся мальчикам двери, открытые настежь, Путеводные звезды, зажженные нами во мгле, И мечта о всеобщем, большом человеческом счастье На еще неуютной, еще предрассветной земле.

1939

Александр Межиров Коммунисты, вперед!

Есть в военном приказе Такие слова, На которые только в тяжелом бою (Да и то не всегда) Получает права Командир, подымающий роту свою. Я давно понимаю Военный устав И под выкладкой полной Не горблюсь давно. Но, страницы устава до дыр залистав, Этих слов До сих пор Не нашел Все равно. Год двадцатый. Коней одичавших галоп. Перекоп. Эшелоны. Тифозная мгла. Интервентская пуля, летящая в лоб, — И не встать под огнем у шестого кола. Полк Шинели На проволоку побросал,— Но стучит над шинельным сукном пулемет, И тогда еле слышно сказал комиссар: — Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед! Есть в военном приказе Такие слова! Но они не подвластны Уставам войны. Есть — Превыше устава — Такие права, Что не всем, Получившим оружье, Даны… Сосчитали штандарты побитых держав, Тыщи тысяч плотин Возвели на реках. Целину подымали, Штурвалы зажав В заскорузлых Тяжелых Рабочих Руках. И пробило однажды плотину одну На Свирьстрое, на Волхове иль на Днепре. И прошли головные бригады Ко дну, Под волну, На морозной заре В декабре. И когда не хватало «…Предложенных мер…» И шкафы с чертежами грузили на плот, Еле слышно сказал молодой инженер: — Коммунисты, вперед!.. Коммунисты, вперед! Летним утром Граната упала в траву, Возле Львова Застава во рву залегла. «Мессершмитты» плеснули бензин в синеву, — И не встать под огнем у шестого кола. Жгли мосты На дорогах от Бреста к Москве. Шли солдаты, От беженцев взгляд отводя. И на башнях Закопанных в пашни «КВ» Высыхали тяжелые капли дождя. И без кожуха Из сталинградских квартир Бил «максим», И Родимцев ощупывал лед. И тогда еле слышно сказал =командир: — Коммунисты, вперед!.. Коммунисты, вперед! Мы сорвали штандарты Фашистских держав, Целовали гвардейских дивизий шелка И, древко Узловатыми пальцами сжав, Возле Ленина В мае Прошли у древка… Под февральскими тучами — Ветер и снег, Но железом нестынущим пахнет земля. Приближается день. Продолжается век. Индевеют штыки в караулах Кремля… Повсеместно, Где скрещены трассы свинца, Или там, где кипенье великих работ, Сквозь века, на века, навсегда, до конца: — Коммунисты, вперед! Коммунисты, вперед!

1947

Сергей Михалков Заяц во хмелю

(Басня)

В день именин, а может быть, рожденья, Был Заяц приглашен к Ежу на угощенье. В кругу друзей, за шумною беседой, Вино лилось рекой. Сосед поил соседа. И Заяц наш, как сел, Так, с места не сходя, настолько окосел, Что, отвалившись от стола с трудом, Сказал: «Пшли домой!» — «Да ты найдешь ли =дом? — Спросил радушный Еж.— Поди, как ты хорош? Уж лег бы лучше спать, пока не протрезвился! В лесу один ты пропадешь: Все говорят, что Лев в округе объявился!» Что Зайца убеждать? Зайчишка захмелел. «Да что мне Лев! — кричит. — Да мне ль его ==бояться? Я как бы сам его не съел! Подать его сюда! Пора с ним рассчитаться! Да я семь шкур с него спущу И голым в Африку пущу!..» Покинув шумный дом, шатаясь меж стволов, Как меж столов, Идет Косой, шумит по лесу темной ночью: «Видали мы в лесах зверей почище Львов, От них и то летели клочья!..» Проснулся Лев, услышав пьяный крик, — Наш Заяц в этот миг сквозь чащу продирался. Лев — цап его за воротник! «Так вот кто в лапы мне попался! Так это ты шумел, болван? Постой, да ты, я вижу, пьян — Какой-то дряни нализался!» Весь хмель из головы у Зайца вышел вон! «Да я… Да вы… Да мы… Позвольте объясниться! Помилуйте меня! Я был в гостях сейчас. Там лишнего хватил. Но все за Вас! За Ваших Львят! За Вашу Львицу! — Ну, как тут было не напиться?!» И, когти подобрав, Лев отпустил Косого. Спасен был хвастунишка наш!