Мое побережье

Сложность того, чтобы хранить чью-то тайну — иногда она может оказаться непосильно тяжелой.

— Могу спросить, почему не спалось? — он отхлебнул сок из небольшой коробочки, отчего та с шумом сжалась.

Я прикусила губу.

В самом деле, почему мне не спалось? Я измяла простыни, глядя в потолок да стены сухими глазами, пока утренний свет не затопил комнату серой дымкой. Пока в соседней комнате не раздался приглушенный звон будильника, не зашевелился Майк, просыпающийся во имя исполнения своего гражданского рабочего долга. Если прислушаться, можно было различить, как он хлопал дверцами шкафчика в ванной.

Я смотрела на дурацкую картинку какой-то болонки, купленную за двенадцать долларов и прибитую к стене. А вместо белой собачонки перед ликом стояли чужие, покрасневшие глаза и подрагивающие губы, сжатые в попытке не проронить ни единого обличающего звука.

Наташа разорвала зрительный контакт, отвернулась к окну и скорой дробью отчеканила:

— Порядок. Я в норме.

Она старалась не демонстрировать собственного волнения, когда мы сидели в тошнотворно-оливковом зале ожидания приемного отделения больницы. С головой ее выдавали пальцы, до побеления сжимающие ручки небольшой кожаной сумочки. Я пыталась отвлечь ее незатейливыми разговорами, в которых была откровенно не сильна, и в какой-то момент мне даже это удалось: она коротко рассмеялась на истории, как я полезла посреди школьного коридора в сумку за зазвонившим телефоном, но вместо него вытащила ключи, за которые зацепилась злосчастная запасная прокладка; полоса неудач на этом не закончилась, и в момент, как я наклонилась за ней, на пол посыпался целый град из аккуратных зеленых квадратиков. Оказавшийся за моей спиной Тони предложил помощь. Разумеется, он понял природу неопознанных летающих объектов, но вместо того, чтобы ближайшую неделю доставать меня с упоминаниями грандиозного позора, Старк плотно сжал готовые разорваться в нервной улыбке губы и титаническими усилиями сдержался, после чего присел на корточки и протянул мне одну из прокладок. «Ни слова об этом», — сказала я ему в тот день, и Тони на удивление не ослушался.

Но потом подошла ее очередь, и мелькнувшая было улыбка сползла. Я поймала ее руку и сжала, вынуждая взглянуть на меня.

— Все будет хорошо, — пальцы Наташи были холодными и мелко подрагивающими. — Ты не можешь забеременеть от святого духа.

Если б я только знала наперед, что произойдет, когда она выйдет из кабинета, стиснув руки на груди так, что ткань кожаной куртки натянулась до предела, я бы ни за что не произнесла этих слов и в худшем случае — оторвала бы себе язык.

Она пробыла в кабинете не долго; или это для меня время в волнении пролетело слишком быстро.

— Тесты, которые я сделала дома, точны. Я не беременна, — тихо проговорила она, словно бы не слушающимися руками обматывая вокруг шеи яркий цветастый шарф.

Она шла к выходу, глядя в пол перед собой и одновременно — никуда.

— Слава богу, — я расслабленно вздохнула, отчего-то радуясь мыслям, что худшее осталось позади. — Что тогда с твоими месячными?

Легкий порыв ветра растрепал рыжие волосы, едва дробь сапожек на невысоком каблуке достигла выхода.

Голос вдруг поднялся на пару тонов вверх:

— Они сказали, что у меня — нечто, называемое преждевременной менопаузой. — Я замерла на ступенях и бессильно уставилась в блеснувшие глаза, отпечатывающиеся на моей сетчатке, в мозгах, на сердце — навсегда. Ее вздох напоминал реакцию человека, из последних сил удерживающегося на грани. — Менопауза препятствует овуляции. Они сказали, что я не смогу зачать ребенка. Никогда.

И вдруг — так отчаянно и так беспомощно всхлипнула, крепко зажмуриваясь и отворачиваясь, прижимая дрожащую ладонь к искусанным губам.

Так банально и избито, но порой чужая боль — сильнее собственной.

Все проблемы этого идиотского, несправедливого мира разом показались мне пустыми и мелочными. Как воздушный шар, который резко проткнули иглой, и который не оставил после себя ничего, кроме жалкого огрызка на земле — резиновый, рваный кусок мнимого объема.

— Пеппер! — щелчок пальцев перед носом.

Я подскочила на месте, пролив горячий кофе из бумажного стаканчика себе на руку. Чертыхнувшись, украла с подноса Роджерса салфетку, забыв спросить разрешения, и принялась хаотично мотать ладонью, стряхивая с пальцев обжигающие темные капли.

— Ты точно здорова? — Стив смотрел на меня так, как если бы сомневался, разучилась ли я понимать английскую речь. — Я могу проводить тебя до…

— Нет-нет, все в порядке, я, я задумалась. Извини.

— Но есть же… какие-то лекарства от этого?

Она качает головой, и, кажется, задерживает дыхание.

За нашим столиком воцаряется тишина, пока я не решаюсь перевести тему.

— У тебя, э, — все-таки продумывать речь заранее — не самая худшая идея, — новый одеколон? Пахнешь чем-то сладким, — пояснение в ответ на недоуменный взгляд. — Приятным, — на всякий случай, чтобы не возникло ненужных мыслей.

— А. Наверное, женским гелем для душа. Я ночевал у Наташи.

Что-то в желудке словно обрывается.

Я стараюсь придать лицу максимально беспечное выражение, но голос все равно вздрагивает:

— Как у нее дела?

Лицо Стивена разом мрачнеет.

— Трубку не берет. В школу сегодня не ходила, — его взгляд бесцельно скользит по толпе, среди которой ученики весело переговариваются друг с другом, смеются и что-то громко восклицают. — Если не ответит, заеду вечером. Спасибо, что сходила с ней, — добавляет после непродолжительного молчания.

Не знаю, что меня смущает больше: его странная благодарность или факт, что он обо всем знает.

«Конечно, знает», — тут же насмешливо ехидничает рассудок. — «Они ведь друзья, тебя это удивляет?»

«Нет», — хочу ответить, да вовремя спохватываюсь: окружающие могут не так понять. Нет, не удивляет. Кажется, в этом мире осталось слишком мало вещей, которые в состоянии меня эпатировать.

Этот учебный год слишком разительно отличался от мирного уклада, комфортного и привычного, когда мы были детьми и не заботились ни о чем, кроме собственных мелочных капризов. Кем мы становились сейчас? Кто бы ответил. Уже не дети, но еще не взрослые.

Сумасшедший баланс где-то посередине, бросающий из крайности в крайности.

Разные люди, начиная от Майка и заканчивая Роудсом, часто спрашивали меня, все ли в порядке. Очевидно, мое лицо выражало обратное.

Я лишь улыбалась и твердила: «Все хорошо», как если бы могла внушить это себе, и им тоже.

Кажется, они верили.

А я — нет.

========== 17. ==========

«Я научился скучать, мое побережье».

Я наконец-то купила шляпу.

Так и не найдя ответа на вопрос: «зачем она мне нужна?», а потом нервно и немножко невесело смеясь над тем, как порыв ветра в одночасье сдувает ее с головы и чуть ли не несет в лужу, говоря кричащей: «Лови ее!» Наташе: «Вот и вся жизнь у меня, как эта шляпа».

Неладную фетровую шляпу с широкими полями.

Возможно, она была мне самую малость велика — в конце концов, подобного типа головных уборов, чтобы выводить четкие умозаключения на сей счет, я никогда не носила, не считая парочки соломенных шляпок в недалекой юности, на отдыхе, которые всегда забирало в свои пенящиеся волны море; и, возможно, я в ней была похожа на гриб, однако Наташа задумчиво кивнула и вымолвила: «Знаешь, неплохо», и мой кошелек несколько опустел.

К слову упомянуть, мальчишкам она тоже пришлась по нраву. Тони даже попросил эксцентричную покупку «погонять»; а мы с Хоганом хохотнули и попросили его в скором порядке снять с головы дамскую деталь гардероба, ибо Старк напоминал мужчину далекой эпохи корсетов и запряженных лошадьми повозок, переодетого на манер леди и оттого наводящего на весьма своеобразные мысли.