Молодость с нами

— Я сейчас же уйду, — сказала она, заходя в кабинет и отказываясь присесть. — Я только пришла

напомнить, что вот сегодня пятница, завтра суббота, а послезавтра воскресенье.

— Это очень мило с вашей стороны, — в тон ей ответил Павел Петрович весело. — Я вам очень

благодарен за вашу заботу о моей памяти. А то и верно — забываешь не только, какой сегодня день, но даже

какой месяц идет. Но я не совсем понимаю…

— Вы что же, забыли?! — воскликнула Людмила Васильевна. — И начнете снова отговариваться тем, что

за один день вам не успеть спланировать какие-то дела? Ведь это уже в третий раз!

— Ах, вот что! — воскликнул и Павел Петрович.

— Ну да же, ну да! — подхватила Людмила Васильевна. — Мы зовем вас послезавтра к нам на дачу.

Надо ехать, Павел Петрович. Нельзя не ехать. Я обижусь.

— Да, — согласился Павел Петрович, поразмыслив, — нельзя не ехать. Вы совершенно правы. Нет,

отговариваться я больше не буду.

Людмила Васильевна ушла, оставив на его столе бумажку с адресом. Павел Петрович подумал:

“Интересно, кем она у нас тут работает, эта приятная женщина?” Он вызвал Веру Михайловну.

— Извините, — сказал ей. — Пятый раз разговариваю с женой профессора Румянцева, а не знаю, кем она

у нас работает. Спросить как-то неудобно: вот так директор, подумают, своих сотрудников не знает.

— Старший техник-лаборант, — ответила Вера Михайловна. — В сорок седьмом году, поскольку у нас

сильно не хватало младшего и среднего персонала, институт организовал шестимесячные курсы техников-

лаборантов. Людмила Васильевна их и окончила.

Павлу Петровичу еще хотелось бы узнать, почему жена профессора удовлетворилась таким

образованием, как шестимесячные курсы, и почему выбрала такую профессию, но он постеснялся продолжать

расспросы о делах семьи Румянцевых и поблагодарил Веру Михайловну.

Дома он сказал Оле, что в воскресенье едет на дачу, если и она хочет ехать, то пусть имеет это в виду. Он

ожидал, что Оля обрадуется возможности выехать за город. Но та никакой радости не выразила.

— Может быть, — сказала она уклончиво. — А лучше пусть Варя едет.

— Варенька само собой, — сказал Павел Петрович.

Но Варя даже и “может быть” говорить не стала.

— Нет, нет! — воскликнула она. — Если Оля не поедет, я тоже не поеду, Павел Петрович.

— Что за странности, не пойму? — Павел Петрович поразглядывал девушек и ушел в кабинет.

Понять что-либо в делах Оли и Вари ему действительно было трудно. Оля все дни ходила раздраженная,

хмурая, мрачная, с Варей она не делилась и огрызалась на нее. Она все ждала, что ее хитрость удастся, что

Журавлев принесет ей сумку-портфельчик. Дни тем временем шли, а никакого Журавлева не было. Не идти же

снова на завод, не бежать же к нему домой! Сколько можно навязываться, сколько можно самой делать шагов

ему навстречу? Наверно, она уж и так перешла все границы. Зная, что Журавлев эту неделю работает в

вечернюю смену, Оля все дни сидела дома: а вдруг придет, вдруг придет? Это было мучительное чувство:

ждать, ждать, ждать. Ни о чем ином больше невозможно было думать — все об этом, об этом. Даже голова

уставала. В четверг ей надо было идти на бюро райкома, она не пошла, позвонила Коле Осипову, что у нее

болит голова. А когда сказала это, то поняла, что все больше и больше завирается, и заплакала. В эти минуты

она думала о том, что давным бы давно ей пора было выйти замуж и не было бы ей теперь так одиноко, был бы

возле нее муж… Он бы…

Что “он бы” — она не знала, и муж представлялся ей отнюдь не в материальном виде, он не был похож на

кого-либо из ее знакомых, это не был ни Володя, ни Анатолий, ни Игорь, ни Саша, ни Миша, в разное время, а

то и одновременно ухаживавшие за ней, нет, это был кто-то совсем незнакомый, абстрактный, бесплотный, так

сказать, муж — дух святой. “Может быть, я ненормальная? — подумала Оля, поглядев на себя в зеркало. —

Почти все, с кем я кончила когда-то десятый класс, повыходили замуж. А я? Почему?” И вместе с тем ей стало

тяжко-тяжко на душе от мысли, что ведь, наконец, может статься так, что возле нее будет вечно, изо дня в день,

из года в год, кто-нибудь из тех мальчиков, которые за ней ухаживали, или вот этот муж — дух святой. Нет, это

все чертовщина, и все оттого, что она не смогла объясниться с Журавлевым, не смогла рассказать ему все и вот

таскает в себе эту тяжесть.

Варино состояние тоже было не из радостных. Варя уже давно поняла природу своих чувств к Павлу

Петровичу. Прежде ей очень хорошо было с ним, она тянулась к нему, любила бывать там, где был он. Теперь

все переменилось. Варе казалось, что окружающие видят ее отношение к Павлу Петровичу, все, кроме самого

Павла Петровича, но вот-вот и сам Павел Петрович увидит, и что будет тогда, что из этого получится? Страшно

подумать! Варя носила свое чувство в себе, она скрывала его и отдавалась ему, только оставаясь одна. Запрется

в комнате, влезет в кресло с ногами, как это любит делать Оля, достанет из сумки фотографию Павла

Петровича, держит ее перед собой, смотрит на нее и думает такую чепуху, что даже самой стыдно в ней

признаться.

Еще хорошо, что одной-то ей теперь приходилось оставаться не часто. С переходом в институт работы

значительно прибавилось. И совсем не потому, что так полагалось по новой Вариной должности в

металлографической лаборатории, нет, просто Варя увлеклась тем новым для нее делом, о котором она начала

было рассказывать Павлу Петровичу во время болезни. Варю увлекла возможность применения атомной

энергии для контроля за ходом мартеновского процесса плавления стали. Если это возможно в домне, то почему

невозможно в сталеплавильной печи? На заводе она могла только теоретизировать вокруг подобного вопроса. В

институте, при его отличном оборудовании, можно было попробовать проверить интересное предложение на