Молодость с нами

И вот Варя стала ежедневно задерживаться в институте на несколько часов. За ее работой следили и

Антон Антонович, и Румянцев, и даже Бакланов находил время забежать в лабораторию, где Варя в

миниатюрной печи плавила сталь. Результаты пока что получались неустойчивые. Ошибки при определении

содержания серы и фосфора были недопустимо велики.

Но Варя не отчаивалась. Она умела переносить всякого рода неудачи в жизни. Она, конечно, перенесет и

безразличие к ней Павла Петровича.

Варя твердо знала, что никогда о своих чувствах к Павлу Петровичу не скажет, никогда не сделает так,

чтобы он догадался о них. Пусть они вечно будут с ней и с ней вместе умрут.

В воскресенье рано утром Павел Петрович снова спросил обеих, не надумали ли они. Обе отрицательно

и мрачно покачали головами. Павел Петрович сказал:

— Тоже мне молодежь пошла! Их за город зовут, на автомобиле прокатиться, они предпочитают сидеть

дома да мух считать. Эх, еще, может, придет время, за пяльцы сядете!

— Может быть, — ответила Оля рассеянно, думая о другом.

Павел Петрович посмотрел на нее удивленно и уехал.

5

— Ты такая злая стала в последнее время, Оленька, — сказала Варя грустно после его отъезда, — что я

уж думаю, не уйти ли мне от вас. Может быть, я мешаю…

— Глупости какие! — ответила Оля. — При чем тут ты! Просто не может человек быть всегда в одном

настроении. Разное бывает настроение. Ты тоже не такая уж веселенькая. Но я к тебе не пристаю, верно же? И

вообще, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто глуп, сказал Маяковский.

— До чего же легко стать умным! — так же грустно заметила Варя. — Стоит надуться на всех

окружающих, и ты — гений.

— Ты напрасно… — Тут Оля услышала коротенький звоночек в передней, прислушалась — не

повторился ли; звонок не повторился, и она пошла отворять.

За дверью стоял Виктор Журавлев с пакетом в руках.

— Заходите, пожалуйста, заходите! — захлопотала Оля, краснея оттого, что еще не причесана и одета

кое-как. Она быстро провела Виктора в кабинет отца, хотя Павел Петрович строжайше запретил ей водить к

нему в кабинет ее приятельниц и приятелей, сказала: — Пожалуйста, посидите тут минутку. Я сейчас, сейчас!

— и исчезла.

У себя в комнате, торопясь, она яростно, так, что треск стоял, драла волосы гребенкой, швырялась

платьями, юбками, выхватывая их из шкафа; смешно сказать, но она боялась, как бы Журавлев не ушел, пока

она возится с нарядами.

Не прошло и десяти минут, как она уже предстала перед своим гостем, который при ее появлении

спокойно перелистывал технический журнал Павла Петровича.

— Ну, еще раз здравствуйте! — сказала Оля и подала руку. — Интересно, как вы меня нашли, кто вам дал

адрес?

— Да в.вашей сумке…

— В какой сумке? — Оля разыгрывала удивление.

— Вы что же, ничего не знаете? — удивился и Журавлев. — Сумку-то вы теряли или нет?

— Сумку? Ах, да, сумку! Потеряла, потеряла, но совершенно не помню, где. Может быть, в трамвае или в

книжном магазине. У меня есть такая привычка, когда я роюсь в книжном магазине, положить ее на прилавок и

забыть.

— Да нет же! — сказал Журавлев, развертывая свой пакет. — Вот она! Вы ее у нас на мартене забыли.

Вы уж извините, пришлось открыть — адрес искал… Нашел на конверте.

Он подал сумку Оле, она поблагодарила, сказала, что очень, очень о ней беспокоилась, потому что в

сумке тетрадки с выписками из редких книг, и отложила ее в сторону.

Оля обратила внимание на то, как одет Журавлев. Он был одет в серый спортивный, хорошо сшитый

костюм. Костюм был новый, но Журавлев не выглядел в нем тем манекеном из магазинных витрин, на который

часто бывают похожи молодые люди в первые дни после приобретения обновки. Журавлев держался свободно,

одежда его не сковывала. Заметила Оля и то, что на Журавлева обстановка кабинета Павла Петровича как будто

бы не произвела никакого впечатления. Обычно Олины знакомые, впервые попадая в этот кабинет,

восхищались, удивлялись, ахали и охали, потому что в кабинете Павла Петровича было много всяческих

интересных вещей: старинные часы — одни в углу, в дубовом футляре, другие на столе, бронзовые, с

фарфоровым расписным циферблатом; возле книжного шкафа, в пирамидке, стояли охотничьи ружья, одно тут

было арабское, со стволом из дамасской стали и ложем, отделанным серебром и перламутром. Были на полках и

на столе действующие модели различных машин, цветы из тончайшей стали и множество иных предметов,

собранных Павлом Петровичем еще до войны.

Журавлев не глядел на эти редкости, и Оля была этому рада, потому что ей хотелось, чтобы его внимание

занимала только она.

— Я прочитал у вас на дверях: “Павел Петрович Колосов”, — сказал Журавлев. — Не наш ли бывший

главный металлург ваш отец?

— Совершенно верно, он теперь работает в институте металлов.

— Значит, и вы в нашем деле понимаете?

— А как же! — Оля стала рассказывать о том, что она знает из металлургии: как берут пробы, какие

вещества добавляют в расплавленный металл, чтобы сталь получилась той или иной марки, помянула и

запомнившиеся ей флокены, из-за которых сталь становится ломкой.

Журавлев слушал ее со снисходительной улыбкой, с какой истинные мастера выслушивают замечания

дилетантов.

— Ну, а у вас какая специальность? Или вы еще учитесь? — спросил он.

— Так вот — тоже металлург. — Оля решила его разыграть.

— Ну, нет! — Он засмеялся. — Вы думаете, разных словечек от папы набрались да кое-что в цеху

повидали, и уже этим меня можно обмануть? Вы, наверно, по искусству что-нибудь или по литературе.

— По истории, — сказала Оля серьезно. — Я в аспирантуре.