Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Иногда в Монтайю на ничтожное время появлялись и другие книги благодаря «добрым людям» наподобие бывшего ткача Прада Тавернье. Однажды, — рассказывает Гийеметта Клерг, — собралась я гнать мула в поля за репой, но сначала надо было задать этой скотине сена. Я и пошла за этим на гумно, где у матери были и сено и солома. Но так, чтобы брат не заметил. Боялась, как бы он не помешал мне взять сена. На гумне я застала Прада Тавернье, он сидел под самой крышей, где пробивались лучи солнца, и читал в черной книге размером с ладонь. Захваченный врасплох Прад поднялся, будто хотел спрятаться, и говорит:
— Это ты, Гийеметта?
Тут я подала голос:
— О да, господин, это я (I, 340—341).
А не читал ли Прад Тавернье свою книгу вверх ногами (не был ли он вообще безграмотным?) с единственной целью подкрепить в глазах славной деревенской простушки свой престиж «доброго человека», выбившегося из ткачей в «господа»? Нелестное это предположение вполне вероятно. Латыни Прад не знал, но, возможно, умел читать на народном языке [478] .
478
См.
Чтение подозрительных книг было в Монтайю не только индивидуальным упражнением. Грамотные и гонимые «добрые люди» время от времени приобщали к этому безграмотных поселян на домашних посиделках. Как-то вечером, — рассказывает Алазайса Азема (вдовая торговка сыром), — в те времена, когда я не чуралась еретиков, заглянула я в дом Раймона Бело, не ведая, что там у него как раз еретики. Вижу, в доме подле огня сидят еретики Гийом Отье и Понс Сикр. Были еще Раймон, Бернар и Гийом, три брата Бело, и мать их Гийеметта Белота. Еретик Гийом Отье читал из книги и еще говорил собравшимся... поминал святых апостолов Петра, Павла и Иоанна. Тогда я присела на скамью рядом с Гийеметтой. Братья Бело сидели на другой, еретики — на третьей. До самого конца проповеди. (I, 315). Сценка катарского семейного чтения на деревенских посиделках... Торговка сыром Алазайса прекрасно все обрисовала: каждому своя лавка. С одной стороны, отдельно, женщины, с другой — мужчины. Внемлют истине, истекающей из книги и с уст Гийома Отье подобно струе меда [479] .
479
О чарующем, почти наркотическом воздействии слова «совершенных» см. также 1,219.
В более урбанизированных и более видных населенных пунктах, нежели наша деревня желтых крестов, кроме кюре и «доброго человека» можно встретить просто грамотных мирян, способных читать по-окситански и даже по-латыни. Девятнадцать или двадцать лет тому назад, — рассказывает Раймон Вессьер из Акс-ле-Терма [480] , — грелся я на солнышке за домом, который был у меня в ту пору в Аксе (позднее я продал его Аллеманде, ведущей хозяйство у нынешнего жюнакского кюре). Саженях в четырех-пяти от меня Гийом Андорран вслух читал своей матери Гайарде книгу. Я спросил:
480
I, 285. (Отметим, что Гийом Андорран читал вслух, привычка, до наших дней сохранившаяся в пиренейском регионе у некоторых семидесятилетних читателей старой Выучки.) В Тарасконе-на-Арьежи у каменщика А. из Савиньяна есть Псалтырь, который он читает (I, 164). Ср.: Duby. Humanisme...
p. 96: распространение Псалтыри и часослова в тогдашнюю эпоху.
— Что это вы читаете?
— Не угодно ли взглянуть? — ответил Гийом.
— С удовольствием, — сказал я.
Гийом протянул мне книгу и я прочел: «В начале было Слово...».
Это оказалось Евангелие на смеси латинского с романским, содержавшее многое из того, что я слышал от еретика Пьера Отье. Гийом Андорран, как он мне сообщил, достал эту книгу через какого-то торговца…
Изучение книги или того, что заменяет ее в Монтайю и других деревнях и городах, неизбежно подталкивает нас к оппозиции город—деревня. В XVIII веке, когда Николя Ретиф переберется из Саси и Нитри в Осер или Париж, он в полной мере ощутит этот контраст. На ферме отца в Саси Николя Ретиф будет читать синие книжечки с лотка, «Роберта-дьявола» {249} , старофранцузскую библию и великую книгу Франции — собрание рождественских тропарей {250} . Но стоит ему ступить на мостовую Осера, как он столкнется с Корнелем, Расином, Мольером {251} , с авторами латинскими и светскими... В XIV веке оборотный книжный фонд бесконечно менее богат, чем в эпоху Просвещения, — и не случайно! Но отмеченная оппозиция уже начинает просматриваться: в Памье, крупном по местным масштабам городе, гомосексуалист Арно де Верниоль почитывает Овидия. Есть евреи-изгнанники и здешние вальденсы [481] , наставники школ и интернатов, отважно владеющие крошечными библиотеками. Зато до деревни доходят лишь некоторые назидательные сочинения: на равнине — католические, в горах — катарские. Именно это право первопроходца поднять свой флаг на открытых землях использовали немногочисленные альбигойские сочинения, обеспечившие скромный триумф ереси в Верхней Арьежи.
{249}
Роберт-дьявол — персонаж легенды, известной по меньшей мере с XIII в., нормандский рыцарь, отличавшийся чрезвычайной жестокостью, но искупивший свои грехи раскаянием и подвигами благочестия; стал героем множества сочинений, первый анонимный прозаический роман о нем под названием «Жизнь ужасающего Роберта-Дьявола, который после стал человеком Божьим» напечатан в Лионе в 1496 г. Этот роман вызвал множество переводов и подражаний, публиковавшихся, среди прочего, в «Синей библиотеке». Вероятно, историческим прототипом этого персонажа был герцог Нормандский Роберт I Дьявол (ум. 1035, герцог с 1027 г.), который, по преданию, достиг герцогского трона, отравив своего старшего брата, подавил свирепейшим образом восстание своих вассалов и совершил немало иных жестокостей; желая искупить свои грехи, Роберт Дьявол предпринял пешее паломничество через Францию и Италию в Рим и далее — в Иерусалим, где предавался аскетическим подвигам покаяния, умер на обратном пути в Малой Азии, в Никее.
{250}
Тропарь —
богослужебное молитвенное песнопение, посвященное церковному празднику или дню какого-либо святого, в котором находили отражение основные черты празднуемого священного события либо главные особенности жития почитаемого святого.{251}
Здесь перечислены самые знаменитые французские драматурги XVII в.: авторы классицистических трагедий Пьер Корнель (1606—1684) и Жан Расин (1639—1699) и комедиограф Жан Батист Мольер (1622-1673).
481
См. гл. VIII; I, 44 (книги вальденсов); I, 180 (книги местных евреев).
Немногочисленность доступных книг, влиятельных и редкостных одновременно, возвращает нас к структурам грамотности, неграмотности и аккультурации, уже затронутым выше. Рассмотрим это сверху вниз в том, что касается Монтайю и ее властителей дум:
A. Образованная и «харизматическая» элита, представленная в данном случае братьями Отье и несколькими «совершенными», такими как Иссора или Кастельно, которые циркулируют в каталонской диаспоре. Этим людям доступно различение двух видов писания, как говорит Жак Отье: писания дурного, ложного и больного, исходящего от Римской церкви; и писания доброго, спасающего, которому учат «добрые люди». Это писание исходит, естественно, от Сына Божьего (III, 236; II, 504).
B. Образованная, глубоко латинизированная, но не обладающая специфической, харизмой элита. Вне Монтайю, в деревнях почти не отличающихся от нашей, она достаточно хорошо описана в Регистре: в Гулье (Арьеж) некий Бернар Франк, настоящий землепашец (I, 352), возделывающий свое просо как и любой другой, волею случая и заботами братьев-миноритов становится грамотеем-латинистом. Как-то в воскресенье, года четыре назад, — рассказывает Раймон Мьежвиль из Гулье, — после мессы в церкви Святого Михаила в Гулье задержался я в храме подле алтаря в компании Арно Ожье, Гийома Сегела, Раймона Сюбра, Бернара Мариа и Бернара Франка, все из Гулье. Тут Бернар Франк и Арно Ожье, грамотеи, заспорили на латыни. Мы же, прочие миряне, имена которых я указал, не могли понять, о чем эти двое говорят друг другу. Вдруг, прервав этот спор на латыни, Бернар Франк заговорил на народном языке и заявил:
— Есть два бога! Один — добрый. Другой — злой.
Тут мы возмутились... (I, 351).
Очевидно, что для крестьян наподобие Раймона Мьежвиля различие латынь/народный язык смешивается с противопоставлением грамотей/мирянин. Подобным образом в Акс-ле-Терме местный кюре почитается мужланами за человека, способного написать (на латыни) своему епископу (II, 358); в Монтайю аналогичное отношение к кюре Клергу и к его наследнику или заместителю Раймону Трилу [482] .
482
II, 239. Примечательно, что именно священник (Бартелеми Амильяк) использует применительно к экс-байлю (Б. Клергу) выражение по его лицу можно было прочесть... (II, 283). Подобны" образ не имел бы смысла в устах простого, неграмотного крестьянина.
C. После грамотеев-латинистов, которые вполне могли быть обыкновенными земледельцами, открывается другой культурный слой: уровень наиболее образованных мирян, способных читать текст при условии, что он написан не на латыни, а на окситанском, «вульгарном» языке. Таких называли sine litteris, лишенные грамоты (латинской). По прихоти простонародья престиж таких грамотеев второго порядка был явно ниже престижа латинистов. Чтобы убедиться в этом, достаточно вслушаться в снисходительный тон отзыва овцевода Раймона Пьера о бывшем ткаче Праде Тавернье (II, 416; I, 100), которого произвели в «совершенные», не разобравшись, обладает ли он необходимыми для того познаниями. Пьер, Гийом и Жак Отье, — говорит Раймон Пьер, — это люди мудрые. Их многие очень любят. Делать им подарки на пользу дарителю. И Отье, к которым щедры люди, не нуждаются ни в чем. Напротив, Андре Прад Тавернье [483] не пользуется уважением в той же степени, он не знает грамоты, у него много меньше знакомых и друзей, чем у Отье. Вот почему он беден. А значит надо одаривать его, чтобы и он мог обеспечить себя одеждой, книгами и прочим...
483
Прад Тавернье сам присоединил к своему имени дополнительное «Андре». Перешел, таким образом, от именования топонимического (Прад) к апостолическому (св. Андрей, апостол).
Замечательный текст! Прад Тавернье может читать книги, но этот бывший работник физического труда не имеет ни образования, ни знания латинской грамоты. Следовательно, не достается ему даров ни малых, ни великих: дается только имущему. Вот почему самоучка Прад Тавернье питает желчное неуважение к Отье [484] , в своей секте он называет их чересчур грамотными мздоимцами. Латынь для него — это уже «и барьер, и уровень».
D. И, наконец, последняя граница отделяет в деревенской толще нескольких знающих грамоту на вульгарном языке от vulgum pecus безграмотных. Это различие тоже представляет собой культурную реальность, но нет признаков, чтобы оно вызывало трения между людьми, оказавшимися по ту или иную сторону последнего барьера или наносило ощутимые уколы чьему-либо самолюбию. Все в порядке, они люди одного мира.
484
II, 417 Белибаст (II, 28 — 29), вероятно, тоже считался малограмотным даже среди своих приверженцев. Пьер Мори же ставил ему это в заслугу, исходя из классического идеала бедности (интеллектуальной в данном случае); согласно этому идеалу, полуобразованный или полубезграмотный, если он неукоснительно следует Благу, стоит всех ученых на свете.