Моран дивий. Стезя

Черемис поднёс к губам её подарок, мягко коснувшись вышитых нитей...

В зыбком теплом свете живого огня развешанных по стенам пиршественной залы факелов люди казались бестелесными существами, призрачными картинами, представляющими то безудержное веселье, то почтительное величание молодых, то оживление разговора... Их трепетные силуэты, рыжие отблески на лицах, сверкание драгоценностей и мехов - всё завораживало княгиню, казалось необыкновенным, сказочным, нереальным. Как никогда ранее. Знакомые картины окрашивались новым чувством сердечного трепета, обжигающим огнём, разливающимся по венам лихорадочным возбуждением, щекочущим в животе, ослепляющим сладким и беспокойным томлением. Она сидела во главе стола рядом с князем, разделяя с ним винную чашу и боясь думать о том, что скоро разделит с ним и ложе. Околдованная странными взглядами северного гостя, она то и дело прикладывала ладони к горящим щекам, выискивая взглядом его среди разгорячённых медами лиц. "Что со мной? О, Сурожь, помоги..."

Высокую светловолосую фигуру Ольвика она заметила сразу же, как только он появился в зале, сопровождаемый своим ближником. Гость тоже заметил её взгляд, улыбнулся и почтительно поклонился издалека. Свенка опустила глаза, устыдившись своего откровенного внимания, но время от времени всё же украдкой поводила ими по чадному пространству залы, отыскивая северянина. Он беседовал с князьями и посадниками и казался полностью поглощённым этим занятием.

Когда чашники сопроводили гостей к ломящимся от яств столам, место темника князя Богурда оказалось так близко от княжеской четы, что у невесты перехватило дыхание. Мёд, пиво, южные вина текли рекой в чаши пирующих, звучали здравницы и восхваления в честь князя и его молодой жены, их славных родичей, их богатых и процветающих земель. За окнами залы, на центральной площади Зборуча, освещённой высокими кострами и уставленной длинными, наспех срубленными столами, пировал народ, отплясывая под гудки и волынки, наливаясь мёдом и объедаясь жареным мясом с пирогами. Молодая княгиня, рассеянно улыбалась хмельному посаднику, увлеченно и во всех подробностях живописующему ей княжеский свадебный пир в Поставце, где ему посчастливилось погулять прошлую зиму, и краснела всякий раз, невзначай встречаясь взглядом с гостем, который так легко и нечаянно одарил её любовным безумием.

– Вестимо мне, - сказала княгиня своему собеседнику, - что северские воины обязаны быть не только виртуозами меча, но и лиры. Будто бы их с детства учат владеть одинаково мастерски и человеческой жизнью и человеческим сердцем. В детстве я часто слушала баллады Сили у странствующих музыкантов, - ты ведь знаешь, почтенный Вестимир, Дубреж граничит с их землями, - но никогда не слышала игры воина...

Посадник, оборванный на полуслове, таращился на княгиню, стараясь вникнуть во внезапно переменённую тему разговора.

– Нет ли, уважаемый, среди наших гостей северянина, чтобы тот смог потешить моих гостей своей чудесной игрой?

– Как же, светлая княгиня, есть, конечно, и не один...

– Попроси, милый Вестимир, чтобы сыграл для гостей вон тот, что сидит седьмым от князя. Он, мне кажется, наверняка сын Севера...

Когда посадник, пошатываясь на нетвёрдых ногах, удалился похлопотать о капризе невесты, Свенка тут же переключила своё внимание на сидящих рядом гостей, чтобы скрыть своё волнение от окружающих и, должно быть, от себя самой. Сердце стучало в груди, висках, где-то в горле - так оглушительно, что разговоры с гостями тонули в этом грохоте. Краем глаза она увидела, как Ольвик кивнул, как ему передали лиру, как он тронул её пальцами, настраивая звонкие струны. Ближний круг попритих, прислушиваясь к переливчатым переборам мелодии, как раз настолько, чтобы Свенка расслышала и музыку, и слова песни.

Мой верный друг, мой кречет буйный,

В твоих чертогах - высь и воля,

И солнца жар, и сумрак лунный,

И звёздных капель млечная река.

Возьми у девы юной злую долю

Развей по ветру, унеси за облака.

Ольвик пел, глядя прямо на княгиню, не смущась приличиями и одиозностью происходящего. А княгиня смотрела на него. И синие глаза её темнели от страсти и наливались слезами от безнадёжности.

Он улетел давно - уж много зим минуло,

И много трав взошло, и много белопенных волн

разбилось

О берега её тюрьмы.

А друга весть ко мне не возвратилась,

И дева не вернулась на холмы.

Мне ночью снятся косы долги,

И белых щёк печаль, и синих глаз тоска...

Потеряна навек и безнадёжно далека

Она в холмах камлающей Маконы,

Чья поступь осторожна и легка

Под сенью Морановой кроны.

Она зовёт меня вослед ушедшей девы,

И манит обещаньем близкого свиданья.

Я околдован близостью посмертного дыханья,

Мне сладок его тлен и радостны напевы -

И не противлюсь я предначертанью...

– Странный выбор песни для весёлого свадебного пира, темник, - хмуро заметил князь, покосившись на невесту.

Черемис передал лиру стоящему позади чашнику.

– Где веселье, князь, там и слёзы. Сегодня свадьба - завтра похороны. Сегодня твоя невеста, завтра - чужая жена. Такова жизнь.

Среди слышавших эти слова повисла гнетущая тишина.

– И ты не боишься произносить такие слова за моим столом, Ольвик Свитель?

– Не боюсь, князь, - нагло ухмыльнулся он.
– Разве я не твой гость?

– Гость?
– ощерился князь.
– Разве? Разве ты не навий выкидыш, из тех, что приходят на свадьбу и пропевают невесте злую судьбу? из тех, что стелят чёрные простыни под неродившихся у неё младенцев? Может, мне попросить ведьму, чтобы посмотрела на тебя оком Морана? Оно не соврёт, оно скажет какому миру ты принадлежишь, темник!..

– Не гневайся, князь, - поспешно вмешался Гнимин, поднимаясь из-за стола.
– Твоя княгиня прекрасна как майский день, а наш темник молод и горяч. Вино и безнадёжная страсть застили ему разум. А человек без разуменья достоин сожаления, не кары. Прости ему и позволь нам удалиться с миром. Не стоит ссориться тебе с Богардом из-за его неразумного посла, оказавшегося на твоём празднике случайно...

– Пусть так, - сказал Малиц, откидываясь на спинку кресла.
– Вам, действительно, пора продолжить путь, послы земли Силь. Надеюсь, вы будете настолько мудры, чтобы встретить рассвет уже в седле.

Хмельная челядь срочно седлала дремавших над кормушками с овсом коней, ругаясь на скудных разумом северян, которым вдруг понадобилось уезжать посреди праздничной ночи. Сами "северяне", выдернутые из-за столов, тоже были совсем не рады внезапно изменившимся планам, но не роптали - служба. Виновник переполоха стоял в дверях конюшни, прислонившись к косяку, и задумчиво наматывал на запястье витой поясок, подаренный невестой.

– Куда едем?
– Гнимин был мрачнее хмарного неба.

– В Ведич, конечно. Заберём ребят - и в горы.

Ближник покосился на Черемиса.

– Мне позволено будет спросить?

– Нет.

– Что это было, Ольвик Свитель, темник князя северского Богарда? Только не втирай мне, что сегодняшнее представление - часть некоего гениального плана. Этот бред я уже имел возможность выслушать.

– Чем тебе не понравилась моя версия?
– засмеялся лжетемник.
– Мне показалось, я был весьма убедителен.

– Мальчик, - фыркнул его напарник, - я не первый день на свете живу и не первый день тебя знаю. Не мог ты версию с устранением родов на каком-либо крупном празднестве, когда они кучкуются в одном месте, не обмозговать заранее. И не мог не понять при этом, что при таком способе выхлоп будет жидковат. Только война и страсти, кипящие вокруг неё могут насытить нити наиболее густо и полно. Поэтому ты и остановился на этом пути - хоть он гораздо более сложный и затратный.