Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая
Шрифт:
— Что?! — рявкнул Кнюппель, глядя, как Фокко Поппен буквально рыдает от смеха. — Что он сказал?!
— Ха-ха… господи, ну и день… — Поппен облокотился на стол, вытирая глаза, перевёл дыхание и, всё ещё посмеиваясь, сообщил: — Вас послали в «пешее эротическое путешествие», Хер Капитан!
Кнюппель моргнул. Осторожно подался вперёд.
— Куда послали? — вкрадчивым шёпотом поинтересовался он.
— Ну… — Фокко Поппен расплылся в улыбке, — суть в том, что этот испанский ублюдок предложил вам, как бы это сказать… отправиться в далёкое путешествие совершенно
Кнюппель секунду молчал, впав в ступор. Затем он задумчиво приподнял бровь.
Потом тихо поинтересовался:
— Это в… Задницу что ли?
— Так точно, Хер Капитан! Именно вас и именно в задницу! — громко на весь штаб озвучил Фокко Поппен лучезарно улыбаясь.
Кнюппель моргнул. Помолчал. Задумчиво почесал бровь. Посмотрел на телефониста и потом повторил:
— Эль куло? Дер Арш? В… задницу?
Телефонист видимо понял этот международный поток слов и отчаянно кивнул, весь вытянувшись в струнку.
Капитан медленно, словно пережёвывая сказанное, перевёл взгляд на аппарат, затем снова на телефониста, затем снова на аппарат.
— Ты… ты хочешь сказать… — он говорил медленно, с ужасом осознавая реальность, — что этот грязный испанец… этот… этот деревенский козопас… этот офицеришка какой-то третьесортной комендатуры… послал меня… меня… в задницу?!
Телефонист сглотнул и снова медленно, обречённо кивнул.
Кнюппель заходил по палатке, размахивая руками, потрясая кулаками, хрипло бормоча проклятия, перемежающиеся с «Himmel!», «Donnerwetter!» и прочими немецкими экспрессивными выражениями.
— Я… я лично… я этому козлу… — он развернулся к телефонисту, ткнув пальцем, словно обвиняя его в измене, — я этому грязному испанцу покажу, что значит немецкий офицер!
Фокко Поппен лишь хмыкнул:
— Ну, удачи. Ветер в спину так сказать. Только напомню — наш мордастый генерал просил не портить отношения с испанцами. Они очень нужны нашему фюреру!
Кнюппель замер. Поджал губы и с трудом проглотил то, что собирался выдать вслух.
— Я… этого так не оставлю, — наконец, процедил он.
Вторая половина июня 1937 года. Пасторальный пейзаж в окрестностях города Авила.
Лёха мчался к маленькому самолёту, спрятанному в кустах, что было сил. Если бы сейчас нашёлся кто-нибудь, кто замерил бы его скорость, то, он бы очень удивился. Может быть, чемпионом Олимпийских игр он бы и не стал, но вот кандидатом в мастера спорта — запросто.
По мнению автора, для полного чемпионства спортсмену не хватало стимула. Например только что подожжённой динамитной шашки в кармане галифе или разъяренной тигра, кусающего за галифе. А так наш герой немного подхалтуривал. Однако первый разряд по бегу на пересечённой местности он точно брал, причём с приличным запасом.
Лёха, продираясь через кусты, перескакивая через кочки и корни, мысленно отмечал, что давно так не бегал. Секунд десять назад ему казалось, что он несётся со всех сил, но когда впереди мелькнули знакомые очертания «Шторьха», он каким-то чудом ещё прибавил. Наверное, рефлексы. Или инстинкт самосохранения, который
громко вопил в его голове: «Быстрее, чёрт тебя дери, иначе останешься тут навсегда!»Самолёт был уже в нескольких десятках метров. Лёха перепрыгнул через последние кусты, выскочил к машине и, запыхавшись, рванул к кабине, на ходу скользнув ладонью по капоту, словно приветствуя боевого товарища.
Пихнув разомлевшего от жары Илью, Лёха автоматически щёлкнул тумблером магнето и выругался. Он-то был готов к тому, что придётся запускать двигатель вручную, но сейчас, с адреналином в крови и горящими пятками, необходимость бегать вокруг самолёта казалась особенно идиотской.
— С добрым утром, командир! Вдох глубокий, руки шире! — заорал он, тряся Старинова за плечо. — Не спешите три — четыре! Утренняя зарядка! Просыпайся, через пять минут сюда толпа злобных папуасов набежит, и, боюсь, нас они не побалуют!
Илья открыл глаза, моргнул, увидел Лёху, который уже метнулся к капоту, и глубоко зевнул, явно стараясь вернуться в реальность.
— Уже, встаём и уходим, — хрипло пробормотал он, сгибая больную ногу и силясь подняться.
Лёха тем временем выскочил из кабины, упёрся руками в винт и коротко, нервно прокричал себе:
— Давай, «Чебурашка», не подведи!
Рывок. Винт дёрнулся, мотор чихнул один раз… но не завёлся.
Лёха подогнал винт вверх и дернул за него ещё раз, вкладывая весь свой бараний вес в рывок.
Рывок. Мотор выстрелил пару раз и пыхнул вонючим дымом… Громче и дольше, чем в первый раз. И снова заглох…
Лёха снова провернул винт, поймал момент компрессии, громко и затейливо выругался и со всей силы крутанул лопасть винта вниз…
Глава 2
Улыбаемся и машем!
Вторая половина июня 1937 года. Пасторальный пейзаж в окрестностях города Авила.
После двух подряд попыток прокрутить винт и завести аэроплан, подсаженная курением дыхалка кончилась. Лёха склонился и упёрся в колени, стараясь отдышаться.
«Если мотор не заводится, значит или бензина нет, или искры. Или бензин идет не в тот цилиндр, где есть искра. Или искра фигачит туда, где нет бензина. Видать никак они не встретятся…» — вихрь мыслей пронесся в голове нашего героя.
Время утекало, словно песок сквозь пальцы. За спиной, где-то там, за кустами, методично двигались франкисты. И если сейчас, вот прямо сейчас этот бюргерский мотор не оживёт…
Он с усилием прокрутил винт пару раз, стараясь поймать момент сжатия, компрессия в цилиндрах чувствовалась. Вроде бы вот так…
— «Чебурашка»! Я тебе все уши оболтаю! Живо заводись! Сейчас сюда крокодилы набегут! — прохрипел Лёха, поднимаясь на носках, чтобы дать максимальный мах пропеллеру. Собрав всю силу, и в третий закинул старик невод… тьфу, третий раз крутанул винт с такой яростью, словно пытался сдвинуть этим проклятым «Шторьхом» саму землю.
Двигатель кашлянул, выплюнул вонючий выхлоп прямо в нос нашему товарищу, словно возмущаясь таким к себе отношением, и вдруг — взревел и заработал!
— Есть контакт! — Лёха развернулся и рванул обратно к кабине, надеясь, что Старинов уже проснулся от звука такого громогласного будильника со встроенной вибрацией.