Московское золото и нежная попа комсомолки. Часть Четвертая
Шрифт:
Вторая половина июня 1937 года. Противоположная сторона пасторального пейзажа в окрестностях города Авила.
Лейтенант запаса Педро Очоа — из уважаемого рода потому что, понимаете ли, совершенно не хотел воевать. От слова совсем.
Ещё две недели назад он спокойно ходил по утрам в свою юридическую контору в Саламанке, уютно восседал за широким столом из красного дерева, подписывал жалобы, любовно составлял иски и с удовольствием представлял своих клиентов в судах. Особенно приятно было, когда он защищал одну сторону, а его кум, та ещё сволочь, между нами конечно — противоположную. А потом они оба брали деньги с истца и ответчика
Ах, какое это было время!
В обед он ходил в ресторан напротив, смаковал свой «меню дель диа» с бокальчиком прекрасного винца, неспешно болтал с коллегами о последних сплетнях. Обсуждал, сколько стоило право на бордель в центре города и главное, как это удалось залегендировать перед женой борделе-владельца или как «вытащить» кузена клиента из долговой ямы, да так, что он теперь всю оставшуюся жизнь будет работать на ловкого юриста. Работа была не только прибыльная, но и душевная.
Но нет же!
Какое счастье, что его мама не дожила до этого позора! Она его всегда говорила маленькому Педре:
— Педро Очоа, ихо мио! Слушай, что тебе учительница говорит! А то останешься тупым и пойдёшь в армию!
Правда потом почти шёпотом добавляя — Как твой тупой отец.
И вот оно!
Чёрт бы побрал этого Франко и его мобилизацию!
Нет, Педро Очоа, конечно, как любой уважающий себя человек, культурно купил индульгенцию — аккуратную такую, со штампами, подписями, на самом настоящем гербовом листе! Она освобождала его от всех военных обязанностей и гарантировала, что он продолжит заниматься своими такими важными юридическими делами на благо генерала Франко. Педро Очоа даже повесил портрет этого презренного камадрильо в своей конторе!
Но! Этот чёртов майор.
Этот говнистый майор Эстебан Кастро, который не вовремя занёс свою жирную тушу в его контору, хотел развода!
И всё бы ничего — таких клиентов у Педро Очоа было предостаточно и среди военных. Но! Случилась ошибка! Это даже хуже, чем преступление! Что бы его компаньону гореть в аду на самой большой сковородке! Его компаньон не разобрался во время в родственных связях, и оказалось, что жена этого майора — эта страшная, вечно громко орущая, габаритами напоминающая двух беременных мулов Кончита Сосо — была дочкой какого-то очень важного генерала! И главное друга чуть ли не самого Франко!
И вот он плачевный результат.
Педро Очоа уже вторую неделю числится командиром этого сраного батальона! Он вынужден орать на солдат, махать руками и пытаться пинками и кулаками сделать из этого сборища бездельников, алкоголиков и тупиц хоть какое-то подобие боеспособного подразделения. А ему это надо!
Сначала он надеялся, что всё образуется. Он договаривался, подмазывал, писал письма — и почти уже перевёлся в охрану города, к много уважаемому сеньору Мендесу. В сравнении с полевыми условиями это был почти курорт — мягкий матрас, тёплый суп, бордель в шаговой доступности и никакого фронта или вылазок в дикую местность.
Но тут этот чёртов мост.
И теперь вместо того, чтобы сидеть в кабинете и наслаждаться составление рапортов и отчётов, он с этим проклятым сбродом топает по холмам, прочёсывая местность, пытаясь поймать каких то республиканских шпионов.
Вы думаете, они ловят шпионов?
Да ничего подобного!
Главное в облаве это чтобы никто не прое**ал оружие, не отстрелил себе яйца или не выстрелил случайно в соседа и самое главное — не сбежал к чертям собачьим!
И тут…
Педро Очоа нахмурился
и остановился, замерев.Вторая половина июня 1937 года. Пасторальный пейзаж в окрестностях города Авила. Изначальная сторона.
Лёха лихорадочно сдирал ветки с самолёта, проклиная всех и вся на этом свете — и себя за излишнюю предусмотрительность, и этих чертовых франкистов, так не вовремя пожаловавших в гости, и даже Илью, который вместо того, чтобы помочь, скорбно вздыхал, полулежа в кабине, опираясь на пулемёт.
Заранее трогать маскировку попаданцу было стрёмно — не дай бог заметят раньше времени. Теперь же, носясь вокруг тарахтящего на холостых оборотах самолётика и рискуя попасть под лопасть винта, он судорожно выдирал ветки, сучья и листья, разбрасывая их в стороны. Всё вокруг напоминало подготовку к неведомой сельскохозяйственной катастрофе — листья летели в лицо, ветки кололись, пыль забивалась в глаза, но время поджимало, и задерживаться было нельзя.
— Ну что, как там дела? — поинтересовался Илья Старинов из кабины, перекрикивая грохот двигателя.
— Не дождётесь! И уж точно пока лучше, чем у всех этих ребят за кустами, — сквозь зубы ответил Лёха, выдергивая остатки зелени и одновременно вытягивая шею, чтобы попытаться разглядеть, не приблизилась ли к их позиции цепь солдат франкистов.
— Ты мне тут философию не разводи, залезай давай! — крикнул Илья.
Лёха отшвырнул последний пучок зелени, убедился, что крылья и хвост полностью освобождены, и моментально запрыгнул в кабину.
Привычно окинув взглядом приборы, он поёрзал тощей задницей по сиденью и на автомате обернулся, проверяя, как Илья устроился на своём месте пассажира. Увидев Старинова приникшего к пулемёту с заправленной лентой, он улыбнулся. И тут же получил сумасшедший оскал в ответ.
— Ну, понеслись по кочкам…
Перекрестившись на всякий случай — вдруг сверху кто подстрахует? — Лёха двинул сектор газа до упора.
Моторчик взревел, винт завертелся с диким свистом, и маленький «Шторьх» рванул по не слишком ровному полю, весело подпрыгивая на кочках и ямах. В кабине эта «весёлость» выражалась в бешеной тряске и рывках, от которых зубы лязгали, как у зубного врача без наркоза.
— Вот это трясёт… — клацал сзади зубами Старинов, вжимаясь в сиденье и стараясь зафиксировать пулемёт.
— Это он только разминается! — крикнул Лёха, удерживая машину на неком, достаточно условном курсе.
Земля под ними лихорадочно мелькала — трава, кочки, какие-то выбоины — проклятье, он даже не заметил, что поле было настолько ухабистое! Колёса барабанили по грунту, самолёт било так, что, казалось, ещё немного, и его можно будет собирать по частям.
Но… ещё чуть-чуть!
Потянув штурвал на себя, Лёха почувствовал, как «Шторьх» нехотя, словно упрямый мул, оторвал колёса от земли.
— Давай, «Чебурашка»! Старайся! Взлетай, не позорь меня…
Маленький самолётик, наконец, разорвал связь с землёй, выровнялся, и стал шустро набирать высоту. Внизу, в конце поля, макушки деревьев уже стремительно неслись им навстречу. Лёха ещё чуть-чуть дотянул штурвал, проходя буквально в десятке метров над верхушками.
И тут, буквально в последний момент, он увидел их.
Прямо под ними, всего в сотне метров, по полю, пригибаясь и озираясь, двигалась цепь франкистов. На несколько секунд солдаты замерли, словно не веря своим глазам. А потом стали радостно махать им руками. Сразу несколько винтовок вскинулись вверх на головами, но выстрелов не последовало.