Москва, Адонай!

Одна костлявая конечность все-таки ухватилась за борт вагона: призрачную фигуру выдернуло из черной жижи и потащило следом за поездом – с проворностью паука человекоподобное существо вскарабкалось к самому окну, заглянуло внутрь. Костлявая рука лезвием ножа прорвала стекло, как полиэтилен – жуткая мясистая голова вползла в вагон жирным червем… Рядом. Существо замерло. Воткнулось глазницами – пугающее и отчетливое, как болезненный кошмар, галлюцинация. Жидкая фигура стала телесной, кровяной – напыжилась. Напряженные жилы и изодранные, лишенные кожного покрова мышцы – пульсируют, блестят и лоснятся, обтекают тягучей жидкостью – мертвец стоит очевидным фактом, бесспорным и явным – зовет за собой, шепчет что-то нечленораздельное.

Длинные пальцы – кость и жилистые куски мяса – прикоснулись к лицу женщины – Арина задыхалась, хотела кричать, трястись, упасть в обморок, но все ее существо было сковано, парализовано, насажено на эту страшную руку, будто на ось – Калинина сжалась от окутавшего ее острейшего холода. Коловерть мыслей. Размазанная, полинялая реальность. Краски смешались. Границы стерлись – внутри или снаружи – начали путаться – лица пассажиров замелькали перед глазами, смешались с бледными личинами, с навалившейся тьмой – лица, похожие на слоистый телесный туман.

Она собрала всю свою волю и рванулась, но не смогла – ее дернуло обратно, резко и непримиримо, со всхлипом, потащило назад во мрак и скрежет.

Явление IV

После репетиции Арсений ушел в гримерку. Растворимый кофе из пластиковой чашки с ручкой и разовой ложечкой, дрянной коньяк из гастронома за сто пятьдесят рублей – продавался в граненом стакане прямо на кассе рядом с презервативами и жвачкой (стакан был заботливо закрыт железной крышкой от банки, в какие обычно бабули закатывают соленья): из всего этого почти сюрреалистического ужаса получилось вполне себе сносное месиво. Большего на опохмелку Арсений себе позволить не мог – слишком сильно вчера потратился. Молча смотрел на пыльную стену с выщерблинами, на железную перегородку под потолком, полоскал напитком рот, раздув щеки, потом тяжело глотал. Играл сегодня без удовольствия, как на привязи, чисто по инерции, хотя голова почти не болела.

В коридоре послышались шаги. Через несколько секунд появилась молодая статистка – бледнокожая и подвижная, с очень жадными сластолюбивыми губами и пристальными глазами: высунула из проема свою смешливую мордашку и положила на стену сдобную руку.

– Ох уж этот Арс, опять к нему какая-то красоточка пришла… Спрашивает тебя… В зале сидит такая вся из себя, прям не подойдешь…

Кокетливые глаза с ласковой насмешливостью глядели на актера.

– Кто такая? – сделал еще один большой глоток уже остывшего кофе и поставил стаканчик на стол. Арсений смотрел на улыбчивое личико через отражение в зеркале, не поворачивая головы.

Статистка, тщательно затянувшая хлебные бока в голубые джинсы, пожала плечами:

– Да я-то откуда знаю… но особа очень себе даже такая, роскошная такая бутоньерочка… Фигурка что-надо, я бы сама ее прижала где-нибудь с удовольствием, пощапала за разные мягкости…

– Ой, Жанна, да ты бы всех прижала где-нибудь с удовольствием и пощапала, любую двуногую особь…

Актер лениво поднялся и не спеша вышел в зал. Жанна прострекотала вслед что-то насмешливое… На последнем ряду сидела его бывшая девушка Лика: чернобровая и смуглая. Пока не видела Арсения, держалась с подчеркнутой недосягаемостью – по чертам лица разлито желчное равнодушие. Уставилась в экран телефона и с чувством легкого превосходства игнорировала заинтересованные взгляды окружающих мужчин-актеров, провоцирующих на флирт. Время от времени поднимала глаза на пустую сцену, глядя поверх голов. Большинство мужчин робело перед этим типом красоты, в Орловском же, наоборот, подобная неприступность пробуждала желание покорить – моментально воспламеняла всю энергию, как порох.

Лика в очередной раз оторвала глаза от телефона и посмотрела на сцену: встретилась взглядом с Арсением, моментально скинула броню – огнедышащая неприступность сменилась игривой улыбкой нашкодившей девочки той, какую показывала лишь тем, кого допускала извне. Женщина поиграла в воздухе пальцами и убрала телефон в карман плаща, сложив руки на колене. Арсений очень удивился: после того, как расстались, не созванивались весь прошедший год, а тут вдруг приходит сама. Лика сидела и улыбалась, закинув ногу на ногу, точно так, как раньше, бывало, ждала его после репетиций – даже села на то же самое кресло в последнем ряду у прохода. У Орловского в мыслях проскользнуло, что это неслучайно.

Хочет, чтобы все стало по-прежнему?

– Ба, какие гости… ас-саляму алейкум, Ликусик, – спустился со сцены по ступенькам и двинулся к ней, поскрипывая паркетом.

– Привет, Арс, – поправила челку, свалившуюся на глаза.

Актер сел в соседнее кресло и приобнял бывшую.

– Ну, какими ветрами? Найст ту мит ю и все такое прочее… Колись сразу, что привело тебя: слезливая меланхолия, недотрах или прозаическое желание почесать языком?

Лика засмеялась, обнажив несколько неровных зубов – оттопыренный клык прилично высовывался, но при этом совсем не портил ее. Густые волосы спадали на плечи, сильно вились. Арсению до сих пор нравилось смотреть в эти широко распахнутые глаза – они притягивали своей жадностью к жизни, но сейчас, разглядев лицо пристальнее, понял: в глубине этих глаз что-то кровоточило.

Актер провел рукой по ее шее, спустился пальцами до ключиц, которые выпирали у Лики особенно сильно.

– Ты все такой же, – Лика отвела его руку от своей шеи, сжала и положила к себе на колени, обтянутые кожаными брюками. – Нет, я пришла по важному делу…

– Ты все-таки решилась работать на камбоджийскую разведку… Я знал, что рано или поздно любовь к мулатам доведет тебя до этого…

Лика проигнорировала оскал Арсения. В ее лице не изменилось ни черточки.

– Слушай, заканчивай уже, шуткарь… я реально по серьезному делу, хватит уже паясничать, – оттолкнула руку Орловского.

Арсений поднял ладони, как бы капитулировав:

– Ну все, все, я весь – слух.

– Только обещай, что не сочтешь меня больной извращенкой или спятившей дурой?

Актер покачал головой и развел руки:

– Тут увольте… то, что ты извращенка я и так знаю, а по поводу дуры…

Увидев рассерженное выражение лица, он взял себя в руки:

– Да, все, блин, прости… Не удержался. У тебя вид такой, как будто ты Версальский мир заключать пришла, попробуй тут быть серьезным… все, майне кляйне, вас ис дас… теперь я плюшевый паинька. Говори, что там у тебя?

Орловский постоянно ловил себя на том, что слишком часто шутит не от переизбытка веселости, а наоборот, вследствие утраты внутренней опоры, то есть в периоды наиболее острых депрессий, доходивших до ломоты в теле и обездвиженности. Арсении допускал, что так в нем проявлялась многолетняя привычка к актерству, которая уже давно приняла болезненную форму своеобразного эксгибиционизма и садомазохизма: постоянно ловил себя на том, что больше всего любит те роли и того режиссера, которые наиболее ожесточенно расшатывали «больные зубы», причиняли наивысшую боль, как ножом проходились по изнанке утробы. И стоит найти такого режиссера, тут же Орловский начинает распахиваться и выставлять напоказ свои язвы, как нищий на паперти, и все никак не может остановиться, впадает в зависимость, и чувствует себя почти что счастливым, по крайней мере, удовлетворенным.

Левой рукой Лика нервно теребила ремни сумки.

– Есть к тебе одна странная просьба… Моя подруга уже несколько лет замужем и не может забеременеть… они очень хотят детей…

Арсений откинулся на спинку кресла, как обожженный:

– Дева Мария и святая апостольская церковь… А вот это вот опачки, хера себе поворотец… от меня-то что нужно, боюсь спросить… куда я-то здесь вписываюсь в этот сюжетец, скажите пожалуйста?

– Да ладно, как будто не догадался? – пристально посмотрела, шмыгнула носом и стряхнула с коленки прилипшие волосы, которых на самом деле не существовало.