Мой мастер (сборник)

— Так то Турция, там тепло… — неопределенно ответил Трошкин, глядя на сугробы за окном.

…А через год попал я в слабосилку. Все оттого, что ты не шлешь посылку, —

пел Трошкин доцентовским голосом, стоя в ванной комнате перед зеркалом.

Он выключил электробритву, подвинул лицо к зеркалу, изучая, и вдруг, сделав свирепые глаза, выкинул вперед два пальца.

— У-у… Глаза выколю!

Он вышел в комнату, где бабушка укладывала чемодан.

— Брюки от нового костюма я положила в чемодан. А пиджак надень — меньше помнется.

— Ладно.

— Наш Женечка будет самый красивый на симпозиуме! — крикнула бабушка маме.

— Мама! — позвала мама из кухни. — У тебя пирожки горят!

Бабушка устремилась на кухню, а Трошкин, воспользовавшись моментом, быстро вытащил из чемодана брюки, схватил пиджак и, приподняв сиденье дивана, сунул костюм туда…

Поезд шел, подрагивая на стыках рельсов, равнодушно стуча колесами. Трошкин и лейтенант Славин сидели друг против друга в купе международного вагона.

Славин экзаменовал Трошкина, тот нехотя отвечал, глядя из-под бандитской челочки на проплывающий за окном среднеазиатский пейзаж.

— Убегать? — спрашивал Славин.

— Канать, обрываться.

— Правильно… Сидеть в тюрьме?

— Чалиться.

— Квартирная кража?

— Срок лепить. Статья 145-я.

— Ограбление?

— Гоп-стоп. Статья 26-я.

— Девушка?

— Маруха, шалава, шмара.

— Нехороший человек?

— Падла.

— Хороший человек?

Трошкин задумался, достал из кармана записную книжку.

— Сейчас… — Он нашел в книжке нужное слово. — Зараза, — прочитал он и удивился: — Да, точно, зараза!

По улочкам небольшого среднеазиатского городка ехал милицейский «газик».

— Очень похож! — говорил в машине начальник тюрьмы майор Бейсембаев, с восхищением глядя на Трошкина.

— Поработали, — похвастал Славин. — А волосы?

— А что волосы? — не понял Бейсембаев.

— Парик! — торжествующе сказал Славин.

— Можно? — спросил майор.

— Можно, — без особой охоты разрешил Трошкин.

Бейсембаев взялся за челку и осторожно потянул.

— Да вы сильней дергайте, — сказал Славин. — Спецклей! Голову мыть можно!

— Очень натурально, — опять похвалил майор.

— Скажите, Хасан Османович, — спросил Славин. — Вы Белого хорошо знаете? И вот если б вас не предупредили, догадались бы вы, что перед вами не Доцент?

— Да как вам сказать… — Майор уклончиво улыбнулся. — Можно догадаться…

— Почему? — встревожился Славин.

Бейсембаев еще раз внимательно поглядел на Трошкина и сказал:

— Этот добрый, а тот злой…

Раздвинулись массивные ворота, и «газик» въехал в тюремный двор.

— Вот ваша «палата». — Славин отпер дверь и пропустил в пустую камеру Трошкина.

— А где моя кровать? — спросил Лжедоцент, оглядываясь по сторонам. Чувствовалось, что ему здесь не понравилось.

— Нары! — поправил Славин. — Вы должны занять лучшее место.

— А какое здесь лучшее?

— Я же вам говорил — возле окна! Вот здесь…

— Но тут чьи-то вещи.

— Сбросьте на пол. А хозяин придет, вот тут-то вы ему и скажете: «Канай отсюда, рога поотшибаю…» Помните?

— Помню, — с тоской сказал Трошкин.

Во дворе ударили в рельс.

— Ну все! — заторопился Славин. — Сейчас они вернутся с работы. — Оглядев в последний раз Трошкина, он пригладил ему челку и пошел из камеры, но возле двери остановился. — Если начнут бить — стучите в дверь…

Оставшись один, Трошкин снял чужие вещи с нар и аккуратно сложил на полу. Стянув рубашку, он сел на нары, закрыл глаза и стал шептать, как молитву:

— Ограбление — гоп-стоп. Сидеть в тюрьме — чалиться. Хороший человек — зараза…

В коридоре послышались топот, голоса. Загремел засов, дверь распахнулась, и в камеру ввалились заключенные. И тут Косой и Хмырь застыли: на нарах возле окна, скрестив руки и ноги, неподвижный и величественный, как языческий бог, сидел их великий кормчий — Доцент! Рубашки на нем не было, и все — и руки, и грудь, и спина были синими от наколок.

Трошкин грозно смотрел на жуликов, выискивая среди них знакомые по фотографиям лица Ермакова и Шереметьева.

От группы отделился хозяин койки, широкоплечий носатый мужик со сказочным именем Али-Баба.

— Эй, ты! Ты зачем мои вещи выбросил?!

— Ты… это… того… — забормотал Трошкин, к ужасу своему обнаружив, что забыл все нужные слова и выражения.

— Чего — «того»? — наступал Али-Баба.

— Не безобразничай, вот чего…

— Это ж Доцент!! — вскричал Косой очень своевременно, а Хмырь кинулся на Али-Бабу. — А ну канай отсюда!..

— Канай! — обрадованно закричал Трошкин, вспомнив нужный термин. — Канай отсюда, падла, паршивец, а то рога поотшибаю! Так, что ни одна шалава, маруха, чувиха не узнает!! Всю жизнь на лекарства работать будешь, Навуходоносор!

— Так бы и сказал… — проворчал Али-Баба и поплелся в угол.

Трошкин слез с нар и небрежно протянул Косому и Хмырю свои вялые пальцы.

— Мальчик, — раздался вдруг сиплый голос, — а вам не кажется, что ваше место у параши?..

Трошкин медленно и нехотя обернулся. Перед ним шагах в десяти стоял здоровенный рябой детина со шрамом через все лицо.

— Это Никола Питерский, — шепотом предупредил Трошкина Хмырь. — Пахан. Вор в авторитете.

Заключенные замерли в напряженном ожидании.

— Сколько я зарезал, сколько перерезал, сколько душ я загубил!! — вдруг завопил Трошкин. Подпрыгнув, он изогнулся, как кот, и двинулся на Николу Питерского…

— Ну ты чего, чего… — забеспокоился Никола, пятясь к двери.