Мой мастер (сборник)

А из-за груды железных бочек за беглецами внимательно следил Али-Баба.

Из-за сарая появился шофер. Но это был не тот, с которым говорил Славин, а другой — постарше и поплотнее. Он стукнул сапогом по баллону, неторопливо залез в кабину, включил мотор.

— Пронесло! — перекрестился в темноте цистерны Косой. Машина подъехала под погрузочный люк цемзавода.

— А чего стали? — удивился Косой.

— Проходная, наверное, — прошептал Трошкин, с ужасом глядя на шланг, повисший над люком цистерны.

— Давай! — крикнул шофер, и в цистерну под давлением хлынул цементный раствор. Минуту спустя шофер махнул рукой: — Порядок! Полна коробочка!

Он проехал немного вперед, подвинув под шланг прицеп.

По дороге мчалась автоцистерна с прицепом, а в ней по горло в цементе стояли Трошкин, Хмырь и Косой, упираясь макушками в свод. Когда машину встряхивало на ухабах, тяжелая волна накрывала Хмыря с головой — он был ниже других ростом.

— А говорил: шофер свой человек, порожним пойдет, — упрекнул Хмырь отплевываясь.

Тут машину тряхнуло, и цемент окатил всех троих с головой.

— Как в Турции… — сказал Трошкин.

Машина остановилась. Шофер неторопливо выбрался из кабины и пошел к голубому домику с надписью «Пиво-воды». Трошкин откинул люк и, как танкист, высунул голову. Осмотрелся.

— Вылезай! — скомандовал он.

Хмырь и Косой вылезли следом и побежали к лесу.

— Эй! — закричали сзади. — Подожди!..

Беглецы обернулись и застыли: из люка прицепа торчал цементный бюст Али-Бабы!..

Лейтенант Славин в полной форме шел по пояс в цементном растворе, ощупывая багром дно цементной ямы. А по сторонам ямы (на суше) в скорбном и напряженном молчании стояло все тюремное и строительное начальство. Впереди — профессор Мальцев.

— Вон там! Там, в углу, проверьте! — истерично требовал он.

— Николай Георгиевич, — Славин остановился и укоризненно посмотрел на профессора. — Ну неужели вы не понимаете, что это бессмысленно? Что же они, по-вашему, сквозь шланг проскочили? У шланга автоцистерны диаметр двенадцать сантиметров, а у этого Али-Бабы один только нос — два метра!

— А где же они тогда? — чуть не плача, спросил Мальцев.

Зашелестели желтые листья кустарника, и на выжженную солнцем поляну вылезли взмыленные и исцарапанные Трошкин, Косой, Хмырь и Али-Баба. Беглецы были в трусах и майках, в руках держали окаменевшую от цемента одежду.

— Вон еще сено, — тяжело дыша, показал Косой.

Неподалеку виднелось несколько аккуратных стогов.

— За мной! — скомандовал Трошкин.

— И в этом нет, — сказал Косой. Все поле вокруг них было покрыто разбросанными клочками сена.

— А может, ты опять что-то забыл? — сказал Хмырь Трошкину. — Может, не в сене, а еще где?

— Отстань, — отмахнулся Трошкин. — Сюда! — крикнул он. И вся команда с остервенением накинулась на последний оставшийся стог.

— Стой! — раздался вдруг окрик. — Зачем сено воруешь!

На поляне появился старик сторож с берданкой.

— Шухер! Обрыв! — завопил Косой и первым устремился к кустам. Остальные за ним.

— Стой! — раздалось им вслед, и тут же прогремел выстрел.

— Не попал! — радовался Косой, продираясь сквозь кусты.

Хлопнул еще выстрел.

— Попал! — констатировал Трошкин, хватаясь за зад.

Хмырь, Косой и Али-Баба сидели на корточках возле ручья в трусах и в майках, стирали свою одежду. Трошкин чуть поодаль сидел по горло в ручье, кряхтел.

— Больно? — с сочувствием спросил Хмырь.

— Не больно, — раздраженно сказал Трошкин. — Жжет…

— Поваренная соль, — констатировал Хмырь и научно объяснил: — Натрий хлор.

— Ай-ай-ай! — зацокал языком Али-Баба. — Какой хороший цемент, не отмывается совсем…

— Ты зачем бежал? — строго спросил Трошкин.

— Все побежали, и я побежал, — объяснил Али-Баба.

— У тебя какой срок был? — спросил Косой.

— Год, — сказал Али-Баба.

— А теперь еще три припаяют, — радостно хихикнул Косой. — Побег. Статья 188-я.

— Ай-ай-ай! — укоризненно зацокал языком Али-Баба. — Нехороший ты человек, Косой. Злой, как собака.

Хмырь вытащил из воды свои окаменевшие брюки, встал.

— Что делать будем, Доцент? — Он показал Трошкину брюки.

— Так побежим! — угрюмо сказал Трошкин.

— Прямо так? — поразился Хмырь. — Голые?

— Да! Прямо так и прямо по шоссе. И прямо в гостиницу. Пусть думают, что мы спортсмены.

— Да ты что, в гостиницу! — испуганно вскричал Хмырь. — Нас же сразу заметут! Можно пока и в канавке переспать!

— Буду я с вами в канаве валяться, — зло сказал Трошкин. — Сказано в гостиницу, значит, в гостиницу!

Он вылез на берег, присел пару раз, разминаясь, потом согнул руки в локтях и затрусил в сторону дороги.

Стрелочник, сидя на табурете, дремал на солнышке возле вверенного ему железнодорожного переезда, когда его разбудил бодрый окрик:

— Открывай дорогу, дядя!

По шоссе к переезду бегом приближались четверо в трусах и майках.

Стрелочник покорно закрутил рукоятку. Шлагбаум поднялся, и мимо гуськом пробежали: толстяк, руки, плечи и даже ноги которого были изукрашены узорами татуировок, черный, как жук, волосатый дядя с длинным носом, тощий парень лет двадцати пяти и лысый мужчина лет сорока.

— Физкультпривет, дядя! Салям алейкум! — крикнул худой малый. И спортсмены, не сбавляя темпа, скрылись за холмом.

Голодные, измученные марафонцы вбежали в маленький белый городок, пересекли площадь у мечети и вошли в подъезд Дома колхозников.

В вестибюле Трошкин, кивком указав подчиненным на диван, подтянул трусы, пригладил челку и подошел к дежурному администратору — молодой женщине, сидевшей за деревянным барьером.

— Мы марафонцы, — задыхаясь, выговорил он.