Мой путь озарён рассветом

— То, что ты сделала сегодня в классе. Это должен был сделать я, — проговорил вышедший вперёд Шкаф. — Ты должна была сказать, что ничего не знаешь, и уступить мне место, ты поняла? Когда ты делаешь то, что должен делать я, ты меня унижаешь. Ты помнишь, что я делаю с теми, кто меня унижает? А, ущербная?

— Я не виновата, — пролепетала я жалобно, — просто меня спросили, и я ответила.

— Ты — грязь, и твоё место в грязи. Если ты не поймёшь этого сама, мне придётся объяснить тебе яснее, — важно проговорил Шкаф, а Прыщ добавил:

— Извинись!

Их обвинения были правдивы, и это было больнее всего. Я была слабой и жалкой, я была ни на что не способна, я не была достойна даже вдыхать этот горячий липкий воздух.

— Хорошо. Я…

— Смотри, сейчас извинится, — гадким голосом зашептал один из мальчишек. — А потом заплачет. Когда ей бежать некуда, она всегда так делает.

И они засмеялись. Им было, над чем смеяться, и смешнее всего казалось то, что в глубине моей ничтожной души всё ещё оставалась тень гордости. Тень сильной звероухой девушки, чей окутанный смертоносным пламенем образ нёс гибель её врагам. Это заставляло меня ненавидеть. И их, и себя. Пусть я была бесполезным отбросом общества, те, кто смеялся надо мной сейчас, всяко не были лучше.

— Я прошу прощения за напоминание о том, что ты грязь даже больше, чем я.

Слова сорвались с губ тихими птицами, которых было не вернуть назад. Они вылетели и обрекли меня на гибель. Улыбки сползли с лиц мальчишек.

— Ты сейчас чего сказала? — мрачно спросил Шкаф.

Я не ответила. Тёплое чувство чёрной ненависти, на миг придавшее мне сил, исчезло без следа, а я осталась: слабая и жалкая наедине с плодами собственной несдержанности. Мама была права, всегда права. Я сама всё порчу, потому что надо думать, прежде чем говорить. Нужно было молчать на уроке, нужно было молчать сейчас, и будь проклят мой болтливый язык!

А Шкаф продолжал наседать.

— Молчишь, да? Типа гордая? Сама напросилась.

Один быстрый болезненный удар в грудь, и я уже тряпичной куклой лечу в реку, вереща от боли и страха. Каменный берег до крови оцарапал ногу, а потом меня ударила вонючая поверхность воды. Вода оказалась неожиданно холодной и в самом деле какой-то вязкой, она заливалась в уши и нос, хватала за одежду, тянула вниз. К счастью, я умела плавать. Изо всех сил работая руками и ногами, я вырвалась на поверхность, судорожно вдыхая тёплый воздух. Попавшая на язык вода горчила, безумно мешала обувь, но я не решалась снять её: дома убьют.

— Я же говорил, дерьмо не тонет, — глубокомысленно проговорил Шкаф откуда-то сверху.

Берега здесь были высокими и крутыми. Будь я кем-то другим, кем-то сильными и ловким, я могла бы взобраться наверх, цепляясь за каменные выступы, но я была всего лишь собой. К счастью, поблизости виднелся причал. Там я могла выбраться из воды.

Я плыла к причалу, и тёплые слёзы катились по моим щекам. Я плакала, снова плакала, а мальчишки шли следом за мной по берегу и смеялись. И ради того, чтобы не слышать этого смеха, я почти решилась снова нырнуть в мерзкую вонючую воду реки с головой.

— Эй!

Этот голос. Знакомый голос, голос, который я узнала бы из тысячи. Ещё один мальчишка, но другой, совсем другой. Слёзы потекли из глаз с новой силой: я была спасена.

— Что это такое? Что вы натворили? Почему она в реке?

— Свалилась, — с вызовом ответил Шкаф. — Гляди, как барахтается. Жалкое зрелище, правда? Даже плавать нормально не умеет.

— Врёт! — в отчаянии крикнула я, и мой голос срывался от рвущихся рыданий. — Это он меня столкнул!

Горькая вода снова попала в рот. Хотела бы я увидеть, как барахтался бы на моём месте сам Шкаф.

— Ябеда, — прошипел Прыщ.

— Извинитесь, — велел мой защитник. Он поверил мне, он знал, что правда на моей стороне! — Извинитесь, и я ничего не скажу учителю.

Я хотела крикнуть, что мне не нужны их лживые извинения, и лучше бы мы как раз сходили к учителю вместе, может, тогда он наконец что-нибудь с этим бы сделал. Но я не успела.

— Извиняемся, — насмешливо проговорил Шкаф и поманил команду за собой. — Пойдём.

И они ушли, зная, что останутся безнаказанными, а я подплыла к краю причала, безвольно повиснув снизу. Мне не хватало сил, чтобы подтянуться.

— Тут есть лестница, — подсказал мне друг.

— Спасибо.

Выбравшись на берег, я повторила благодарность ещё раз, жалобно глядя в яркие добрые синие глаза единственного во всём свете человека, который всегда был на моей стороне. С моей одежды капала грязная вонючая вода, дома меня несомненно ждал нагоняй. Слёзы покатились из глаз с новой силой, смущая не знающего, что с этим делать, спасителя.

— Что опять случилось? — спросил он, и я рассказала всё, как было.

— Я не сдержалась опять, — захлёбываясь в рыданиях, говорила я, пытаясь при этом выжать воду из косы. — Но как бы я хотела сказать им всё, что думаю! Как бы я хотела… Я хочу их убить! Хочу, чтобы они мучились, а я могла смотреть и улыбаться…

— Тише, тише, — растерянно повторял мой друг, беспомощно оглядываясь по сторонам. — Всё не так. Ты не такая, я знаю. Ты не такая, как они. Ты не жестокая и не злая, и всё будет хорошо, обязательно. А они своё получат, ты ещё увидишь. Жизнь их накажет. И тогда ты поймёшь, что жалеешь их, потому что ты гораздо лучше них. Добрее и честнее.

А потом он назвал меня по имени, и весь мир вокруг разорвали алые огни заката.

***

Я вскочила, разбуженная собственным криком, запуталась в одеяле, испугалась слепящей темноты вокруг и замерла, слушая, как бешено колотится моё сердце. Алые отблески скользили вокруг, голову разрывало изнутри, знакомая, но давно забытая боль отдавалась в ногах, спине и почему-то хвосте. Тихо застонав, я попыталась лечь обратно в кровать, ударилась об изголовье и разрыдалась в голос. Мне было больно, страшно и стыдно, совсем как в этом ярком воспоминании, пришедшем ко мне во сне.

Ногти обдирали кожу вокруг пальцев, слёзы мочили подушку. Унижение, непонимание, одиночество, слабость. Я почти забыла, что я такое на самом деле, так же, как забыла о боли в ногах. А Питер помнил, он видел, что я всё то же жалкое ничтожество, получившее силы, которых была недостойна, и отправившееся убивать. Понимать это было мучительно, и я, уткнувшись лицом в подушку, взвыла от жалости к себе.

На лестнице послышались торопливые шаги, в дверь постучали.

— Ярна? Ярна, ты в порядке?

Кора. Разбуженная моим воплем, хозяюшка прибежала проверить, что опять начудила подобранная ею девица. Оторвав лицо от подушки, я обнаружила, что снова могу видеть. Сквозь ночную темноту комнаты проступали силуэты мебели, алые блики пропали. Я сглотнула и, стараясь, чтобы мой голос звучал спокойно, ответила:

— Всё в порядке, кошмар приснился. Я сейчас снова усну, и ты тоже иди спать.

Кора немного постояла под дверью, ничего более не сказав, и ушла. Мой голос вышел отнюдь не спокойным, но, к счастью, хозяюшка решила оставить меня одну. Или не захотела возиться с моими истериками снова?