Моя Америка

В жару невозможно было спать в наших бедных кислородом камерах пыток, и мы сидели на улице и глазели на парк имени Вашингтона. Я любил этот парк, купался там в большом бассейне вместе с шумливыми черными детишками, каждое воскресенье пробегал несколько кругов по мягким дорожкам для верховой езды. Иногда я даже зарабатывал несколько центов на том, что бегал за мячами от гольфа, которые черные снобы выбивали в сторону от площадки.

А когда заходило солнце, в парке Вашингтона начиналась совсем иная деятельность. Разные шайки дрались друг с другом или грабили людей, осмелившихся прогуливаться на свежем воздухе или пересекать парк. И все же, несмотря на риск подвергнуться нападению, приятней было спать в парке, нежели крутиться среди тараканов в подвале отеля.

Много ночей сидел я и смотрел, как к вокзалу «Дорчестер» подкатывали желтые вагончики, набитые чернокожими рабочими с Юга. Позднее я видел ту же картину на вокзалах в Париже, Западном Берлине и Стокгольме с той лишь разницей, что рабочие, выходившие в Чикаго, были черными американскими гражданами, в то время, как на вокзалы Европы прибывали иностранные рабочие — белые бедняки из Греции, Турции и Португалии.

На углу 39-й улицы возник «Доупвилл» — город наркоманов. Ими переполнен весь этот район, а в номерах отеля «Марокко» сбывается больше наркотиков, чем продавалось до революции в Шанхае.

Здесь мне довелось наблюдать сценку, которую вряд ли смогу забыть. Я зашел в забегаловку, чтобы набить чем-нибудь желудок. За баром сидела красивая, шоколадного цвета девушка и пыталась поднять чашку с кофе ко рту. Она была накачана героином и полностью отключилась от действительности. Сигарета, которую она держала в руке, прогорела до пальцев, но девушка была настолько невменяема, что не замечала этого. Вокруг нее сидели другие черные наркоманы, клевали носами и грезили о лучшем завтрашнем дне.

Я не мог отвести глаз от шоколадной красавицы. Внезапно почувствовал отвратительный запах поджаренного человеческого мяса и смог представить себе, как пахло в немецких концентрационных лагерях. Сигарета прожгла на руке глубокую рану. Только тогда девушка вскочила и с криком «Я горю, горю!» выбежала на улицу.

Саутстейт-стрит в черном гетто Чикаго — одна из наиболее жестоких улиц мира. Именно на этой улице насмерть замерз великий исполнитель блюзов слепой Джефферсон потому, что у него не на что было снять койку на ночь. Здесь масса джаз-клубов, куда приходят толпы белых из внешнего мира, чтобы посмотреть, как танцуют черные. Здесь пьяный чернокожий вытащил нож и отрезал голову сидевшей рядом с ним в баре женщине, а затем спокойно вышел на улицу с окровавленным «трофеем» в руке. Он прошел пять кварталов, прежде чем полиция схватила его.

К самым отвратительным типам в гетто относятся черные полицейские. В Чикаго, как и во всех остальных колониальных гетто в белых Соединенных Штатах, был свой полицейский — убийца негров. Его называли Пит Два Нагана, потому что за брючный ремень у него всегда были засунуты две сорокопятимиллиметровки. Он был черным и специализировался на игре в кости. Игра шла на многих улицах все субботние ночи напролет, и черные полицейские, медленно проезжая на патрульных машинах, протягивали руку в боковое окно автомобиля и подхватывали очередной сверток с денежными купюрами. Я видел собственными глазами, как полицейские трижды в течение одного часа брали мзду с одного и того же игорного дома.

Поскольку мне нечем было платить за квартиру, пришлось переселиться к знакомому боксеру-полутяжеловесу Джесси Ундервуду. Я был на мели — без денег на кусок хлеба и без работы. Но при трехразовом питании и большом объеме тренировочных занятий я не побоялся бы пролезть между канатами и встретить на ринге любого забияку.

Семидесятилетний менеджер Айк Бернстайн был старой лисой в сфере бокса. Это ему предстояло решить, стою ли я денег на пропитание и смогу ли избавиться от необходимости спать на полу в квартире Джесси. Мы договорились о встрече, и я сел па поезд метро, шедший к очаровательному золотому порогу, где жили белые богачи. Я привык к разнице между белыми и черными районами, но тем не менее был совершенно ошеломлен бьющей в глаза роскошью домов, ухоженными садами вдоль сверкающих чистотой улиц. И ни одного черного лица, за исключением швейцаров и нянь.

Здесь жили миллионеры. Те, кто контролировал производство стали, продуктов питания и транспорт во всех Соединенных Штатах. Впрочем, не только и США. Цена на зерно в Индии определялась тоже в Чикаго. Дворцы миллионеров охранялись улыбающимися охранниками в форме, которая легко заткнула бы за пояс любую генеральскую. Нужда этим людям встречалась — да и то изредка — лишь на экране цветного телевизора.

Айк Бернстайн был одним из этих могущественных людей. Он заработал состояние на организации боксерских матчей для показа их по телевидению. Он спросил, умею ли я водить машину, и медленно покачал головой, когда получил отрицательный ответ. «Жаль», — сказал Айк. Ведь он без труда мог устроить меня шофером, хотя тысячи парней, будучи профессиональными шоферами, обивали пороги в поисках работы. Тогда я пообещал ему боксировать на тренировках против его подопечного Боба Саттерфилда. Это его устроило. Он снял телефонную трубку и заказал для меня номер в гостинице «Хейес», объяснив, что я был молодой восходящей «звездой» в боксе с хорошими деньгами. Затем сунул в мою руку две новые шуршащие двадцатидолларовые купюры.

Мой номер на первом этаже оказался настоящим люксом по сравнению с предыдущим. В нем был даже душ.

На втором этаже квартировало множество злоупотреблявших наркотиками потаскух-негритянок. Не знаю, что происходило на верхних этажах, но лифт всегда был полон почесывающихся чернокожих с опущенными веками и хорошо одетых белых мужчин с сильно накрашенными черными женщинами.

Я провел несколько тренировочных боев против Боба Саттерфилда. У него был действительно страшный удар как правой, так и левой. Однажды он достал меня чистым левым крюком, и я почувствовал, будто кто-то швырнул мне в лицо ведро льда.

В один прекрасный день администратор гостиницы сказал мне, что мистер Бернстайн не внес квартплату. А я не имел возможности платить 25 долларов в неделю за комнату, живя на пособие в 26 долларов, которое к тому же поступало нерегулярно.

Внезапно я получил пособие сразу за четыре недели — 104 доллара! Теперь я снова был богатым негром и мог еще раз съездить в Калифорнию. Купил за 49 долларов билет на автобус и три дня спустя оказался на той самой станции, откуда четыре года назад меня выслали из благословенного штата «белых ангелов».

Опять в Калифорнии, в последний раз

Первый, кого я увидел, выйдя из автобуса, был Текс, мой старый приятель по хлопковому полю. Он ходил кругами и выпрашивал деньги на выпивку. Я сунул доллар в его потную руку, и он сразу же исчез в винном магазине. Ему недолго оставалось жить, это я понял сразу и не стал дожидаться, когда он выйдет из магазина. Он даже не узнал меня, и, вероятно, это было лучше для нас обоих.

Все здесь оставалось таким же, как и прежде. Жулики, проститутки, сутенеры, гомосексуалисты, пьяницы, бездомные по-прежнему выкручивались и ловчили, чтобы выжить.

В зале «Мэйн-стрит» процветал Пэдди Квайяд. В его распоряжении было два подлинных «деликатеса»: Обелиск Чарли Смит, чемпион мира в полусреднем весе, и Чарли Блэк, чемпион Калифорнии в полутяжелом весе. Оба они были неграми, но, кроме них, Пэдди держал в своих руках многих мексиканских боксеров, выступавших в матчах по всей Калифорнии.

Пэдди разрешил мне для пробы побоксировать с тяжеловесом из Лос-Анджелеса, а потом взял в свою «конюшню», так как ему был нужен спарринг-партнер для Чарли Блэка. Этот негр одурманивал себя таблетками и общался с гомосексуалистами. Высокий, как сосна, и черный, как пантера, он мог нокаутировать любого соперника любой из своих быстрых как молния рук.