Моя чужая новая жизнь

Увидев на его мордашке выражение неподдельной боли и отчаяния, меня на пару секунд кольнула совесть. Ну зачем правда было морально бить того, кто и так осознает в полной мере, какие они сволочи? Но он тоже хорош — озвучил все мои тайные мысли и переживания. Со стороны это звучало совсем уж горько-безнадёжно. Я ведь, поддаваясь трусости в стремлении спасти свою задницу, действительно рискую дойти неизвестно до каких глубин морального падения. Рано или поздно наверняка назреет такая ситуёвина, когда мне прикажут расстрелять неугодных русских или евреев. Это настолько тяжко, что в голове периодически мелькает мысль — а не нахер ли всё? Можно я больше не буду вот таким вот мерзким образом барахтаться за свою однозначно не бесконечную жизнь?

Глава 12 Ты должен быть сильным , иначе зачем тебе быть?

Вообще-то я всегда считала себя человеком отходчивым. Спешно ретировавшись подальше, побродив неприкаянной тенью по селу, я уже через полчаса перестала злиться на Фридхельма. Чего обижаться на правду? Но на душе было тоскливо и муторно. Видать, совсем плохо дело, если даже немец переживает за градус моей морали. Всё , что в последние дни свалилось на мою непутёвую головушку, заставляло крепко задуматься. Мне надо было линять намного раньше, пока ещё не примелькалась среди немцев. Потому что прятаться среди местных в то время, как меня будут искать, теперь задача не из лёгких, а если ещё нарвусь на душку-НКВДшника, чувствую, пожалею, что не померла сразу и навсегда.

Чёрт, ну вот куда он умудрился затеряться? Когда не надо, так хвостом за мной ходил. Если бы сейчас я столкнулась с Фридхельмом, то попыталась нормально поговорить. Всё-таки как ни крути, я лет на восемь постарше. Надо же было нам обоим так некстати засбоить. Так и не обнаружив нигде синеглазку, я отвлеклась на более важное дело. Вечером, до отбоя рискнула пробраться к жуткой братской могиле. Мальчишка всё ещё был там.

— Держи, — я протянула ему пол-булки хлеба и фляжку с водой.

Бедный ребёнок давился взахлёб сухим хлебом и уже не шарахался от моего присутствия. Наверное, всегда хочется верить до последнего, что какое-то чудо может спасти даже в самой безнадёжной ситуации.

— Тебе надо уходить, — мягко сказала я. — Сейчас вроде бы удачный момент.

А когда ещё? В казармах скоро скомандуют отбой, часовые будут меняться. Мальчишка ничего не ответил, положил недоеденный кусок хлеба в карман, протянул мне фляжку и посмотрел в лицо совсем не детским взглядом.

— Наши всё равно победят, — с неожиданной твёрдостью выдал ребёнок.

— Даже не сомневайся в этом, — кивнула я.

Сердце сжалось от острой жалости, пока я провожала взглядом худенькую фигурку детёныша. Боженька, когда ты хоть иногда начнешь заглядывать на свой пост? Ведь для чего-то ты его уже раз спас, так доведи дело до конца. Корявая конечно молитва. Я вообще не особо верующий человек, но когда вокруг беспросветный пиздец, нужно верить в чудо милосердия, в то, что кто-то невидимый в последний момент подарит шанс на спасение.

Вернувшись в казарму, я мышкой прошмыгнула на койку и на удивление быстро забылась тяжелым сном, когда проснулась, поняла, что мир вокруг снова сошёл с ума. Кое-как одевшись вместе с поднятыми по тревоге парнями, я выбежала на улицу. Там снова царил огненный ад — полыхала соседняя изба, где-то рядом взорвался очередной снаряд. Народ бестолково сновал туда-сюда. Из окопа доносилась пулемётная очередь. Блин, никогда я не смогу привыкнуть к тому, что с неба сыпятся бомбы, и в любой момент шальная пуля может оборвать чью-то жизнь. Каждый раз впадаю в ступор ударенного по голове оленя.

Зато, смотрю, некоторым война — родная стихия. Кребс вон как шустро мечется. Раскидал парней на позиции, распределяя, откуда лучше сбить наш самолёт. Он наткнулся на меня взглядом и как всегда рявкнул:

— Скройся куда-нибудь в укрытие!

Можно подумать, я против. На ватных ногах сползла в ближайший окоп и зажала руками уши, обмирая от страха среди этого воя, криков, грохота. Что ни день, то очередная засада. А я ещё когда-то жаловалась друзьям, что живу в бешеном ритме. Да моя прежняя жизнь была безмятежной сказкой из тех, где вокруг сплошь радужные пони и зефирно-мармеладные облака.

— Испугался, малыш? — ко мне спрыгнул Кох и потрепал по плечу.

— Всё кончилось, вылезай.

Ну вот, сейчас меня опять начнёт гнобить Шнайдер или Каспер, мол, я струсил. Можно подумать, никто из них не прятался в окопах, когда шла бомбёжка. Не всем же стрелять из пулемётов. Но на удивление, парням было не до моих моральных качеств, они наперебой орали на Фридхельма.

— Винтер, ты идиот! Тебе это с рук не сойдёт!

— Ты это сделал нарочно!

Интересно, что он натворил? Тоже отсиделся, как и я, в окопе?

— Что случилось? — спросила я у Каспера.

— Мы с ним были в карауле, и этот кретин нарочно не потушил сигарету, когда русские начали кружить над нами, — со злостью ответил он. — Я не знаток чужих заёбов, но если так охота было сдохнуть, зачем тащить за собой всех? Бросив взгляд на потерянное лицо Фридхельма, я сразу поняла, зачем он это сделал. Рано или поздно придётся повторить то, что сделал сегодня штурмбаннфюрер. Кто из них пойдёт против приказа расстреливать, жечь, мучить? Имеет ли право каждый из присутствующих жить после того, что натворили и ещё натворят? Не имея смелости на открытый бунт, синеглазка решил выпилиться. Я почему-то чувствовала горечь вины. Ну что мне стоило для разнообразия пожалеть не себя, а найти время для разговора? Могла бы при желании и найти его вчера. Дичь, конечно, отговаривать нациста от суицида, но элементарная честность заставляла признать, что по отношению к этому запутавшемуся мальчику мои принципы уже давно не работали. Самое страшное, что меня саму сегодня накрывали похожие мысли, и я отлично понимала, что он сейчас чувствует. Винтер так и остался стоять возле злополучного окопа. Я оглянулась — большинство парней ускакали тушить пожар. Думаю обойдутся без меня, вон их как много. Я решительно потопала к синеглазке. Бросив взгляд на его мордашку, поняла, что его всё ещё кроет.

— Это не выход, — я стала рядом, как загипнотизированная смотря на огненные всполохи.

А ведь мы все могли погибнуть, даже не проснувшись. Так что злость парней тоже вполне логична.

— Ты не понимаешь, — после довольно долгой паузы отозвался он.

— Понимаю, — я вздохнула. — Возможно, мы все здесь не самые хорошие люди, но даже если бы сейчас мы погибли под русскими бомбами, глобально это не изменило бы ничего.

— Почему ты так считаешь? — Фридхельм повернулся ко мне и наконец-то посмотрел более осмысленным взглядом. — Зла вокруг однозначно стало бы меньше.

— Возможно, — согласилась я. — Но смерть не позволяет ничего не изменить, ни исправить. Мир меняют поступки. — А если ничего изменить нельзя? — с горечью спросил он. — Ты же знаешь, как я отношусь к войне, Карл. Однако не смогу бороться против системы.

— Это да, если идти против течения, тебя рано или поздно снесёт, — я пыталась убедить его в том, во что сложно верить самой. Действительно ли возможно оставаться человеком, когда больше нет ни правил, ни морали? — Ты можешь либо утонуть, либо куда-нибудь выплыть.