Моя чужая новая жизнь

Да хоть обкомандуйся. Я уже решила, что лучше огребу, но не возьму на свою совесть такой грех. Винтер довольно быстро нагнал меня и тяжело опустил руку на плечо, со злостью процедив:

— Ты что творишь? Совсем не думаешь о последствиях?

Я молча смотрела на него, не пытаясь ничего объяснить. Вроде не дурак, сам позавчера был в не меньшем шоке. Если у него кишка тонка отказаться от исполнения чудовищных приказов, то я вот запросто.

— Я понимаю, это всё… — кивнул в сторону дома. — Неприятно, но ты не имеешь права оспаривать мои приказы. Не только тебе тяжело, мы все выполняем свой долг. Вернись и сделай то, что от тебя требуется. Просто доставьте пленных, куда требует герр штурмбаннфюрер.

Вилли надо отдать должное. До последнего пытался дать мне шанс реабилитироваться, но отступать я была не намерена. Швырнула винтовку ему под ноги и медленно покачала головой:

— Это без меня.

Глава 13 Легко стать жертвой, но трудно быть Богом - решать, кто будет жить, а кто умрёт.

Вильгельм

Верховное Командование немецких Вооружённых Сил сообщает:

«Наряду с операциями по окружению советских армий на востоке было начато наступление на столицу Украины — Киев. После отважного прорыва сильных укреплений на западном берегу Днепра наши войска вошли в город. Над цитаделью Киева с сегодняшнего утра развевается немецкое военное знамя».

«Наступательные операции на восток от Днепра неудержимо идут вперёд. В боях за укрепления Ленинграда имеем крупные успехи…»

«Сотни бомб сброшены на порт Одессы».

Из радиоточки постоянно доносились ободряющие вести, но с каждым днём мне всё больше не по себе. Всё и по всем фронтам идёт не так, и впервые я не чувствую уверенности в том, что делаю. Схема «получил приказ-выполнил» как-то незаметно перестала работать. Будто мало мне проблем с Фридхельмом, так ещё и этот мальчишка откуда-то взялся на мою голову. С самого начала я хотел вернуть сбежавшего малолетку домой, чувствовал ведь, что фронт — это не для него. И что мы имеем сейчас? От Карла одни проблемы: то самовольно сбежал, преследуя русскую партизанку, то умудрился попасть в плен. Как только русские идут в атаку, Кребс или я чуть ли не на руках его в окопы сносим. Я уж молчу о тех отвратительных слухах, которые ходили о них с моим братом.

Я сам однажды застал их в довольно двусмысленной ситуации — пьяный в дымину Фридхельм обнимал мальчишку и вроде как даже поцеловал. Разнос я брату устроил страшный. До сих пор остаётся под вопросом, действительно ли он по-дружески привязался к Карлу, или он всё же из тех больных, которые предпочитают однополые отношения. Карл правда настолько искренне отрицал такую версию, когда я всё же решился с ним поговорить, что стало немного стыдно. Мальчишка действительно мог даже и не подозревать, что существует такая мерзость. А после того, как он, смущаясь, стал уединяться с ладной русской девицей на сеновале, мои подозрения окончательно развеялись. Фридхельм всегда был немного не от мира сего. Мне хватает и того, что он ведёт себя на войне, как перепуганная девица, и не следит за языком, болтая лишнего. Я конечно люблю его, но как же надоело следить, чтоб он никуда не встрял в то время, когда должен сосредоточить всё внимание на боевых операциях. Но с другой стороны, что с ним было бы, если бы он попал по распределению в другую часть? Таким как он вообще по-хорошему не стоило отправляться на войну. Но как бы он смог избежать обязательного призыва? Фюреру сейчас нужен каждый солдат, и я всё ещё хочу надеяться, что Фридхельм проникнется своим долгом Родине и перестанет валять дурака.

Что касается Карла, я решил настоятельно добиваться его отправки в Германию. Пусть пройдёт квалифицированную подготовку в каком-нибудь военном училище. Если Кребсу не удается обучить его даже правильно держать винтовку, ему здесь нечего делать. Когда-нибудь рядом не окажется никого, кто его прикроет, и мальчишка погибнет бесславной смертью. Я был уверен, что проблем не возникнет, особенно после нехорошей истории с его пленом, но этому мелкому засранцу удалось предстать в глазах Файгля чуть ли не героем. Мальчишка каким-то образом толково ответил на все каверзные вопросы гауптмана и с таким искренним смущением каялся в интрижке с русской, что тот не поддержал моё решение. Тем более Карл, оказывается, неплохо водит машину, спас моих парней. Может с него и будет толк. Мальчишка, если отбросить его отвратительные успехи в стрельбе, довольно выносливый, и я по-прежнему вижу его рвение служить Родине.

А вообще давно пора уже выяснить, кто он такой. Парни болтают, что он сирота, и ведь действительно за столько времени ему не приходило ни одного письма. Да собственно, и он не писал никому. И вот ещё что странно — откуда такое рвение досрочно идти в армию, если он боится каждой атаки? Можно было бы конечно заподозрить, что он подосланный шпион, но уж слишком мал по возрасту. Чтобы грамотно маскироваться и незаметно передавать данные нужен, как ни крути, опыт, а он всего лишь подросток. Может, я и неоправданно снисходителен к нему. К чему отрицать — за это время по-своему к нему привязался. Карл с таким искренним восхищением всегда смотрит на меня. Да и опять же действительно старается всему учиться. По крайней мере, если даже и боится идти на передовую, то в отличие от Фридхельма борется со своими страхами. И постоять за себя может, это я тоже понял.

Я нашёл взглядом Карла, сидевшего на бревне, словно нахохлившийся воробышек. Сегодня, когда увидел его связанного под прицелом у русских, думал только об одном — успеть перестрелять этих чертовых партизан до того, как они убьют мальчишку. Он вообще чудом не погиб в этой перестрелке. Что же мне с тобой делать, Карл? Домой бы я его отправил охотно, но вот передать в другую часть? Не уверен, что какой-нибудь суровый командир будет снисходителен к слабенькому пареньку. Мне же не привыкать — вон за Фридхельмом глаз да глаз нужен. Ну что ж, буду присматривать за обоими. По крайней мере, хотя бы что-то полезное на войне делать он умеет. Пойду, пожалуй, обрадую Кребса, что он получает своего подопечного на усиленное обучение.

— Разве можно вот так расстреливать гражданских?

— Я слышал, евреи должны жить в специальных гетто…

— Сначала мы расстреливаем военнопленных, теперь уже и детей…

Каждое слово тяжёлым ударом отзывалось внутри меня, но я не мог подойти к парням и заставить их молчать. Ведь они правы — эта война перестала подчиняться любым правилам и законам. Что я должен сказать им? Что не смог сегодня остановить более высокого по званию командира, который расстрелял десятилетнюю девочку? Что я снова и снова отправлю их выполнять гнусные приказы? Я даже не мог обсудить это с Файглем. Подозреваю, что это бесполезно. Помнится, именно он приказал расстрелять пленного комиссара. Поэтому я молча слушал обсуждения наших дальнейших передвижений.

— До Москвы осталось пятьсот километров. Русские предпринимают последнюю попытку остановить атаку армии «Центр». Сейчас затишье, и у вас есть время подготовиться к наступлению.

Офицеры, отдав честь, начали расходиться. Я тоже повернулся, чтобы уйти, как вдруг услышал спокойное:

— Лейтенант Винтер, задержитесь ненадолго. Вы с ума сошли? — укоризненно спросил гауптман. — Разве можно говорить такое штурмбаннфюреру СС?

— Он на моих глазах расстрелял ребёнка, — вряд ли Файгль поймёт меня, но всё же я до последнего отказывался верить, что офицеры могут позволить себе подобную бесчеловечность.

— Все евреи — партизаны, и мы сейчас на войне, — вкрадчиво сказал он, подходя ближе. — Это уже нельзя назвать войной, если убиваешь всех без разбора.

— Вы не правы, это война. И притом очень важная для фюрера.

— Если мы её проиграем, то никогда не сможем оправдать всё, что совершили.

Теперь он стоял совсем близко, глядя мне в глаза, словно пытаясь прощупать насколько далеко я зайду в своих выводах. Я решился продолжить:

— От нас отвернётся даже Бог. И тем более нас не спасёт фюрер.

Лёгкое смятение промелькнуло в его спокойном взгляде, и после небольшой паузы он ответил:

— Значит, мы не должны её проиграть. Вы мой лучший командир. У вас есть все возможности пойти дальше. Не портите свою карьеру.

Что ж, всё предельно ясно — ещё одну промашку мне не простят. Я кивнул и повернулся, чтобы окончательно уйти. Мне в спину донеслось: