Моя чужая новая жизнь

— Ты наверное сбежал, ожидая славы и приключений, но война — это грязные окопы, кровь, въевшаяся в сапоги, и сотни смертей каждый день. И раз уж ты пришёл на фронт, оставь детские выходки и учись быть мужчиной.

— Я не уверен, что смогу стрелять в женщин и детей, — я рискнула поднять опасную тему. — А ты бы смог? Какое-то время Вербински молчал, и я уже успела сто пятьсот раз пожалеть о непродуманных словах, но вдруг услышала тихое:

— Не в моих правилах обсуждать политику. Скажу лишь так — моя семья в послевоенное время голодала. Мы питались тем, что отец добывал на охоте. Ты скорее всего не помнишь те времена, когда за пачку марок можно было всего лишь раз сытно пообедать. Найти хоть какую-нибудь работу приравнивалось к чуду. Когда фюрер пришёл к власти, мы стали жить лучше. Я смог отучиться и устроился на завод, женился. Конечно мы сделаем всё, чтобы удержать страну на плаву. То, что было вчера, мне тоже не по нраву, но скорее всего это разовая операция. Всё же мы штурмовики, а не палачи. Это прерогатива войск СС выявлять евреев. Так что делай, как сказал наш лейтенант — поменьше думай лишнего.

Я не пыталась его ни понять, ни оправдать. Вспоминала, как рассказывала мама про лихие девяностые. Пьяная пародия на президента, закрывающиеся заводы, спивающиеся мужики, реально голодающие семьи, криминальная братва, норовившая отжать у людей последнее. Я родилась в эпицентре развала страны и до сих пор не понимаю, как мама умудрилась вырастить меня и Полю. Ей приходилось и убираться в доме у богатой сучки, и торговать мандаринами в сезон, и мыть тарелки в районной тошниловке. И это не от того, что она неудачница без образования. Если что, многоопытный учитель истории, но кому нужны были её дипломы и заслуги, когда в школах годами не платили зарплату. Потом клоуна у руля сменил адекватный президент, который более-менее вытащил страну из глубокой задницы, и люди начали жить сносно.

Интересно, а если бы он в своё время воспользовался моментом и промыл народу мозг? Ну, допустим, предложил идти мочить китайцев, мол, всё зло от них. Вполне возможно и убедил бы. Люди во все времена создавали себе идолов среди хаоса. Так что для немчиков сейчас Гитлер — спаситель и вообще отец родной. Бесполезно доказывать обратное, да и опасное это дело.

* * *

Я уже приучилась не ждать ничего хорошего от каждого наступившего дня. Вот и сейчас скорее всего предстоит какая-нибудь особо пакостная хрень. Кребс снова велел загружать задницы по машинам, и нас повезли в город. После ночного дежурства я чувствовала себя вымотанной напрочь и на какие-то полчаса просто отключилась.

— Просыпайся, соня, — тормошил меня Каспер. — Приехали.

С трудом разлепив глаза и пытаясь спросонок сообразить, с какого чёрта меня окружают солдаты в немецкой форме, я наконец сообразила, в чём дело. Хмуро потопала с остальными в очередной двор-колодец, куда уже прибыли эсэсовцы. И этот ублюдок штурмбаннфюрер тоже здесь. Заявил Винтеру, что наша задача провести вместе с его людьми зачистку от презренных евреев. Я чувствовала, как кровь тяжело стучит в висках, и пыталась затолкать куда подальше сковывающее нервное напряжение. Какое-то грёбанное дежавю. Полицаи, разбежавшиеся по подъездам, надрывный плач женщин, грубые приказы солдат… Моё внимание привлёк уже знакомый рослый хохол. Что за…? Он грубо тащил к остальным недавно спасённого мной мальчишку.

— Стой! — рявкнула я, привлекая внимание эсэсовцев.

Штурмбаннфюрер с кровожадной заинтересованностью в глазах выразительно приподнял брови:

— Что ещё?

— Простите, — я пыталась вспомнить положенные военным уставом приветствия. — Но разве этот мальчишка тоже еврей?

Ребёнок был светленький, голубоглазый, как по мне, так стопроцентно славянской внешности. Садюга эсэсовец вроде как внимательно прислушался к моим словам и кивнул полицаю:

— Здесь же нет ошибки?

Винтер красноречиво смотрел на меня, взглядом требуя заткнуться и убраться подальше, больше не отсвечивая. Я позволила себе роскошь гордо проигнорировать его предупреждение. Полицай заговорил на корявом немецком:

— Нет никакой ошибка, господин офицер. Этого еврея должны быть расстрелять ещё с прошлой партией, но он как-то уцелеть и прийти прятаться к тётке.

— Да? Интересная история, — мужик явно ловил кайф от ситуации.

Наверное, просто пачками убивать людей уже тупо скучно. Я и молчать не смогла, и в то же время понимала, что ребёнка уже никто не отпустит. И хоть морально готовилась к тому, что дальше ничего хорошего быть не могло, реальность превзошла все страшные ожидания.

— На них донести соседка, ещё вчера прийти к нам в штаб, — продолжал мужик.

Мальчишка изловчился и укусил его за руку, тут же попытавшись выскользнуть из крепкой хватки. Тварина-немец кивком подозвал своих подопечных и с насмешливым презрением сказал:

— Позавчера кто-то из вас плохо выполнил свою работу. Видите? — кивнул на мальчика, который хоть и вырвался, но теперь стоял неподвижно, а куда побежишь, если вокруг стеной стоят «доблестные» солдаты?

— Так вот я хочу знать, кто в моей части стреляет мимо цели. Давайте, покажите ваши умения, — он кивнул на мальчишку.

От такого неприкрытого садизма накатило дикое отчаяние, заставляющее безгласно орать. За что мальчишке выпало дважды заглянуть в лицо смерти? И какой же криповатой поганью надо быть, чтобы так изощрённо казнить ребёнка? Хотелось закрыть глаза, закрыть уши, бежать отсюда сломя голову, но нет. Я достаточно прятала голову в песок. Если уж ребёнок стоит сейчас без единой слезинки в глазах и презрительно шепчет врагам пожелания сдохнуть, то пора и мне наконец стать сильной. Первый выстрел попал мальчишке в грудь, окрашивая кровавыми дорожками старенькую кофтёнку, второй угодил в висок, третий… На третьем я сломалась и отвела взгляд.

— Герр лейтенант, мы должны обыскать квартиры этих евреев, а ваши солдаты пусть сгонят их к оврагу за городом. И уберите кто-нибудь эту мерзость, — штурмбаннфюрер небрежно кивнул на окровавленное тело мальчишки.

Вот же суки, мы, значит, должны загнать этих людей на расстрел, а они отправляются шариться у них по квартирам в поисках ценных побрякушек и шмоток?

— Все слышали? — напряжённо спросил Винтер. — Мориц, Фрейтер задержитесь убрать тело. Шнайдер, Каспер, Бартель, останетесь здесь до конца операции. Майер, Вербински, Кох, отправляетесь конвоировать пленных.

А пошло оно всё в лес, полем по кривой! У каждого человека однажды возникает ощущение, когда рубикон перейдён, и жизнь резко делится на осколки «до» и «после». Так вот я не стану даже ради спасения своей жизни творить такое. Одно дело болтаться на учениях в немецкой армии и разыгрывать стрельбу по партизанам в лесу, но погнать людей на бессмысленную казнь, прикрывая свою задницу… Нет уж увольте, не буду и всё тут. Стало даже как-то легко на душе от принятого решения. О последствиях подумаю потом. Что там мне светит после трибунала? Тюремное заключение? И ладно, зато буду от войны подальше, и никто меня не заставит ломать себя.

— Майер? — Вилли вопросительно окинул взглядом, мол, чего ты завис? — Ты ведь слышал приказ. Исполняй.

Я вздёрнула подбородок, красноречиво демонстрируя взглядом презрение: «Вот что я о тебе думаю, и иди ты в задницу». Затем развернулась и потопала прочь. Я не пыталась бежать, пока что просто шла к машинам. Всё равно ведь выловят, но гордо выебнуться напоследок — это святое.

— Майер, стой, я сказал! Немедленно вернись выполнять приказ! — не на шутку разозлённый заорал Винтер.