Моя Шамбала

Мотя повернулся к Алику.

– Я ж перед тобой сидел. Когда проверка была, отодви-гался в сторону, чтоб ты посмотрел. А ты, придурок, уста-вился в свой диктант как баран и глаз не поднял.

– Да ладно, чего теперь!
– голос Мухомеджана звучал лениво и добродушно.
– Да и не хочу я железнодорожником быть. Я природу люблю. Буду зимой готовиться, хочу в "Лесной техникум" поступить. В Брянск поеду.

– Да, это твое,- согласился Самуил и предложил:

– Тебя Каплун подтянет. У него с русским хорошо. В одном дворе живете.

– Да я что?
– пожал плечами Каплунский.
– Мне не трудно.

– Точно, - оживился Алик.
– Каплун, поможешь?

– Сказал же!
– подтвердил Каплунский.
– Конечно, помогу.

Мы молча жевали яблоки. Все, что можно было съесть, было съедено. Только яблоки еще лежали на газете.

– Как-то получилось, что все по разным местам раз-брелись. Самуил в машинке теперь будет учиться, ты, Мотя, с Каплунским - в железнодорожном, я по музыке, - грустно сказал Монгол.

– Самуил, - обратился Мишка к Самуилу.
– Ты дер-жись Толи длинного. Он тоже поступил в машинострои-тельный. Толя хороший пацан.

– Да мы с ним не очень как-то.

– Вот и покорешитесь. Я ему тоже скажу.

– Да не надо. Там разберемся, - уклонился Самуил.

– Ну, смотри, как хочешь...

– А куда "хорики" пошли? Венька? Жирик?
– спросил Армен Григорян.

– Венька на шофера пошел учиться, а Жирик на пова-ра, - ответил Витька Мотя.

– Во, дает, - засмеялся Изя Каплунский.
– Еще жирнее станет.

– Зря смеешься, - сказал Самуил.
– Нормальная про-фессия.

– А ты, Каплун, чего не пошел на художника учиться?
– в голосе Монгола было сожаление.
– Рисуешь ты здорово!

Он вспомнил, наверно, последний рисунок Каплунско-го. Изя срисовал картину Васнецова "Три богатыря" на лист ватмана, который ему принесла мать. Это была совер-шенно точная увеличенная копия с небольшой открытки.

– Срисовать, это еще не значит уметь рисовать, - отве-тил Каплунский.

– Ничего себе "не уметь", - обиделся за Каплунокого Мотя-старший.
– Заставь меня срисовать дерево, так я мет-лу нарисую.

Мы рассмеялись, представив Мотю с красками и кис-точкой. Пожалуй, у него и метлы не получится.

– А вот куда у нас Вовец после школы пойдет?
– по-смотрел на меня Мотя.

– А ему никуда идти не нужно, он колдун, - усмехнулся Мухомеджан.

Сам ты колдун, - обиделся я.
– Обыкновенный, как все. Просто иногда могу больше, чем другие.

– Да ладно, не обижайся, Вовец. Это бабки тебя за гла-за так зовут. Но уважают, - заступился Монгол.

– В цирк он пойдет. Точно, Вовец?
– пошутил Витька Мотя.

– Вовец куда хочешь пойдет. Ему все легко дается. Он ничего не учит, а ему пятерки ставят, - серьезно сказал Монгол.

– Потому что колдун, - Мухомеджан смотрел на меня с усмешкой.

– Смотри, Аликпер! А то Вовец тебе чего-нибудь устро-ит. Не боишься?
– серьезно спросил Монгол.

– А что он со мной сделает?
– Мухомеджан с вызовом смотрел на меня.
– Что ты со мной сделаешь, Вовец? Пре-вратишь в собаку, как в кино "Багдадский вор?"

Алик засмеялся сухим злым смехом. То ли вино, то ли азиатская кровь и дух предков-завоевателей взыграли в нем, но он вдруг стал агрессивным и с вызовом ждал, что сделаю я.

На меня тоже подействовало вино, разбудив азарт и всколыхнув задетое самолюбие. И я сделал то, что не стал бы делать при других обстоятельствах. Я посмотрел на Му-хомеджана, ощутив при этом физически импульс своей во-ли. Мне говорили, что в таких случаях у меня меняется цвет глаз, и они из серых становились почти черными. Я на ка-кие-то доли секунды словно парализовал Алика и тут же легким движением рук у его лица погрузил в гипнотиче-ский сон, безоговорочно подчинив его себе. Нет, я не посы-лал мысленные команды, как об этом читал в описаниях гипнотических сеансов. Все было проще. Я знал, чего хочу, и мой мозг подчинялся мне и подчинял чужую волю. И это как-то не обретало форму слова. Это не приобретало ника-кую форму. Если бы меня попросили объяснить, как я это делаю, я бы объяснить не смог.

Мухомеджан застыл живым изваянием.

– Да ладно, пацаны, кончайте!
– встревожился Самуил.
– Алик, сядь!

– Он тебя не слышит, - отрывисто бросил я.
– Он сей-час слышит только меня.

– Алик, ты сейчас в лесу. Кругом грибы. Видишь?
– спросил я.

– Да, - ответил Мухомеджан. Глаза его забегали по тра-ве.

– Собирай!
– приказал я.

Алик опустился на корточки и сорвал "гриб", потом второй и пошел по полю. "Грибы" он складывал в вообра-жаемую корзинку. Пацаны чуть не умерли со смеху.

– Вовец, заставь его стать на четвереньки и полаять, - потребовал Пахом.

– Давай, Вовец! Пусть полает! Чтоб не сомневался, - обрадовался Витька Мотя.

– Нет!
– твердо сказал я.
– Я просто хочу, чтобы он не-много успокоился.

– Алик, - позвал я.
– Иди сюда! У тебя уже полная кор-зинка.

Мухомеджан послушно пошел на мой голос.

– Сейчас ты забудешь все, что с тобой случилось. К тебе вернется хорошее настроение, - пообещал я, провел рукой перед глазами Мухомеджана и сел.

Аликпер стоял перед нами, а на лицо его наплывала улыбка. Он сел при гробовом молчании. Все глаза были устремлены на него.

– Вы чего?
– испугался Алик.

– Ну, ты что? Ничего не помнишь?
– спросил Каплун-ский.

– А что я должен помнить?
– улыбка по-прежнему иг-рала на недоуменном лице Мухомеджана.

– Ты ж по всему футбольному полю бегал, грибы соби-рал. Хорошо, что Вовец не захотел, чтобы ты лаял, а то бы гавкал как миленький.

– Правда?
– посмотрел на меня Мухомеджан.
– А еще что я делал? Он чувствовал себя неловко, хотя и улыбался,

– Больше ничего. Настроение хорошее?

– Нормальное.

Алик улыбался.

Подул ветерок, набежали тучи и закрыли солнце. Сра-зу стало прохладно. Зашумели листьями березки на краю поля, зашелестела трава. Собирался дождь.

– Ладно, пацаны! Пошли по домам.
– Мишка Монгол поднялся с травы, остальные за ним...

Праздник кончился. Ушла радость, а за ней и ощуще-ние покоя, но осталось чувство любви и благодарности друг к другу.

Немного грустно было на душе оттого, что кончилось наше беззаботное лето, оттого, что мы не будем теперь так часто видеться как раньше, и немного тревожно оттого, что завтра начнется новая жизнь, а какая она будет не дано знать никакому колдуну...