Может сейчас

Я просыпаюсь с мыслью об этой болезни. Я провожу весь день, думая об этом. Я засыпаю, думая об этом. Мне даже снятся кошмары об этом. Как бы я ни утверждала, что я – это не моя болезнь, где-то на моем пути она поглотила меня.

Бывают дни, когда я могу вырваться из этой паутины, но есть и другие дни, когда не могу. Вот почему я никогда не хотела, чтобы Ридж переезжал ко мне. Я могу лгать себе, лгать ему и говорить, что это потому, что я хочу быть независимой, но на самом деле, это потому, что я не хочу, чтобы он видел мою темную сторону. Сторона, которая больше сдается, чем сражается. Сторона, которая больше обижается, чем ценит. Сторона, которая хочет встретить все это с достоинством, когда на самом деле, я едва ли могу принять это даже с пренебрежением.

Я уверена, что каждый, кто ежедневно борется за жизнь, время от времени сдаётся. Но для меня это не просто мгновения. В последнее время они стали для меня нормой.

Жаль, что я не могу вернуться во вторник. Вторник выдался отличным. Во вторник я проснулась с желанием покорить весь мир. И к вечеру вторника я вроде как это сделала.

Но потом случилось утро среды, когда я слишком остро отреагировала и заставила Джейка уйти. Наступила пятница, когда я наконец наступила на горло своей гордости, но потом оказалась в больнице, утопая в собственной беспомощности. Затем наступил вечер пятницы, когда я просто хотела забыть взлеты и падения последних нескольких дней, но наша ссора стала новым уровнем низости за неделю.

И если вечер пятницы был для меня низом, то утро субботы – просто дном.

А может быть также, как и сегодня. Не знаю. Я бы сказала, что они были равноценны.

Я даже не могу сосредоточиться на учебе. Мне осталось два месяца, и иногда я думаю, что Ридж был прав. Я так много работала над своей дипломной работой, чтобы начать работу над докторской диссертацией, только чтобы почувствовать, что я чего-то достигла. Но, возможно, мне следовало направить всю свою энергию на что-то более стоящее, например, завести друзей и построить настоящую жизнь вне колледжа и моей болезни.

Я работала над тем, чтобы доказать, что я не нуждаюсь ни в ком, кроме в самой себе. В конце концов, у меня не осталось ничего, кроме диплома о высшем образовании, который никого, кроме меня, не волнует.

Жаль, что нет волшебной пилюли, которая могла бы вывести меня из этого состояния. Я уверена, что если бы Уоррен добился своего, то волшебной таблеткой были бы извинения. Сегодня утром он написал мне, что сожалеет о трюке, который он выкинул, когда сказал Риджу, будто я расстроена, но потом он отругал меня за то, что я разместила фотографию спящего в моей постели Риджа, и сказал, что это я должна извиниться.

Я не ответила ему, потому что сегодня утром была не в настроении для Уоррена-Добродетеля. Клянусь, каждый раз, когда в ситуации появляется какая-то морщинка, он вытаскивает свой утюг и пытается все разгладить, одновременно сжигая нас всех. Он похож на леденец. Кислый, а потом сладкий. Или сладкий, а потом кислый. В Уоррене нет золотой середины. Он абсолютно прозрачен, и иногда это не очень хорошо.

Но я никогда не задавалась вопросом, о чем думает Уоррен, и никогда не беспокоилась о том, чтобы задеть его чувства. Он непрошибаем, и именно поэтому, как мне кажется, он предполагает, что все остальные тоже непроницаемы. Как бы я его ни ценила, я не желаю отвечать на его утренние сообщения чем-то еще, кроме следующего: «Я пока не хочу об этом говорить. Напишу тебе завтра».

Я знаю, если не донесу до него, что со мной все в порядке, он появится у моей входной двери, чтобы лично убедиться, что со мной ничего не случилось. Именно поэтому я и написала ему.

Но... похоже это не сработало. Потому что в мою дверь звонят. Хотя шанс, что это Уоррен очень маленький. Держу пари, что это моя домовладелица. С тех пор как несколько месяцев назад я сообщила ей, что скоро перееду в Остин, чтобы получить докторскую степень, она каждое воскресенье приносит мне буханку бананового хлеба. Я думаю, она делает это, чтобы убедиться, что я все еще живу здесь и не разрушила дом, но из доброты это или из любопытства, мне все равно. Это чертовски вкусный банановый хлеб.

Я открываю дверь и заставляю себя улыбнуться, но моя улыбка тут же гаснет. Это не банановый хлеб.

Это Сидни.

Я сбита с толку. Я озираюсь, чтобы посмотреть, с Риджем ли она, но Риджа за ней нет. И его машины на подъездной дорожке тоже нет. Я смотрю на нее.

– Здесь только я, – говорит она.

Почему Сидни появилась в моем доме одна? Я оглядываю ее с ног до головы, рассматривая ее повседневные джинсы, обычную футболку, шлепанцы, ее густые светлые волосы, собранные в хвост. Не знаю, почему она здесь, но если бы какая-нибудь другая девушка появилась в доме бывшей подруги своего парня, то не так непринужденно, даже если бы она зашла просто одолжить стакан сахара. Женщинам нравится заставлять других женщин ревновать. Особенно им нравится заставлять ревновать женщин, переспавших с мужчинами, в которых они влюблены. Большинство женщин появились бы в самом роскошном наряде с безупречным макияжем и идеально уложенными волосами.

Видеть Сидни в моем входном проеме настолько неприятно, что хочется захлопнуть дверь перед ее носом. Но видя, что ее цель не имеет ничего общего с тем, чтобы заставить меня завидовать ей, я делаю шаг назад и приглашаю ее войти.

Существует только одна причина, по которой она здесь.

– Ты здесь из-за поста в Инстаграме?

Должно быть, да. Она никогда не была здесь раньше. На самом деле, мы не разговаривали с того дня, как я прочитала всю их переписку.

Сидни качает головой, ее глаза бегают по гостиной, осматривая мой дом. Она не выглядит взволнованной, но входит в мой дом так осторожно, выглядя несколько беззащитной. Интересно, знает ли Ридж, что она здесь? Не похоже на него – позволить своей девушке явиться и сражаться за него. А Сидни не похожа на тех, кто будет сражаться в его битвах.

А это значит, что она здесь только для того, чтобы вести свою собственную войну.

– Извини, что так неожиданно появилась, – говорит она. – Я бы сначала написала тебе, но боялась, что ты запретишь мне приезжать.

Она права, но я не признаю этого вслух. Я смотрю на нее с минуту, а затем поворачиваюсь и иду на кухню.

– Хочешь чего-нибудь выпить? – спрашиваю я, оглядываясь на нее.

Она кивает.

– Вода была бы очень кстати.

Я достаю из холодильника две бутылки воды и двигаюсь к своему обеденному столу. Что-то подсказывает мне, что для этого разговора больше подойдет стол, чем диван. Мы обе садимся напротив друг друга. Сидни кладет телефон и ключи рядом с собой и открывает бутылку воды. Она делает большой глоток и снова закрывает бутылку крышкой, прижимая ее к себе и наклоняясь вперед к столу.

– Что ты здесь делаешь? – я не хочу, чтобы мой голос звучал так жестко, но все это так странно.

Она облизывает губы, чтобы увлажнить их, и это толкает на мысль, что она нервничает.

– Я здесь, чтобы извиниться перед тобой, – говорит она как ни в чем не бывало.

Я прищуриваюсь, пытаясь понять, что происходит. Я провела ночь, ругаясь с ее парнем, а потом выложила фотографию в Инстаграм в момент совершеннейшей глупости, но она говорит, что пришла извиниться передо мной? Тут должен быть какой-то подвох.

– Извиниться за что?

Она быстро выдыхает, но не сводит с меня глаз.

– За то, что поцеловала Риджа, когда узнала, что он встречается с тобой. Я никогда не извинялась перед тобой. Это было паршиво с моей стороны, и я сожалею.

Я качаю головой, все еще не понимая, почему она приехала сюда с извинениями, в которых я вовсе не нуждаюсь.

– Я никогда не ждала от тебя извинений, Сидни. Это не ты была в отношениях со мной. Это Ридж был.

Губы Сидни слегка дергаются, как будто она рада, что я не охвачена гневом, но отдаёт себе отчёт, что в этой ситуации улыбка облегчения была бы неуместна. Вместо этого она кивает.