Мученик

– Бывают времена, когда сиюминутные потребности перевешивают всё остальное. Восходящая Сильда понимала это, даже если не понимаете вы. Жаль, что ваши действия привели к очередной такой минуте. – Дюрейль опустил голову и так вдохнул, что стало ясно – он готовился к чему-то. – Я не буду больше предлагать шанс на добровольное признание, Писарь, – ровным, почти заботливым тоном сказал он, посмотрев мне в глаза. – Если придётся вытягивать его из вас, то я прослежу, чтобы это было сделано. Но умоляю вас, не заставляйте меня. Признайтесь, что сказали ложь. Объявите сами, что Эвадина Курлайн – лжемученица. – Он помолчал, и я увидел, как он сглотнул, глянув на Арнабуса. – Признайтесь, что привели каэритскую ведьму к постели леди Эвадины, и посредством её грязной магии была воскрешена лжемученица.

От понимания я еле сдержал стон, посмотрев на Арнабуса. Ясно, что это с его помощью было открыто присутствие Ведьмы в Мешке в Фаринсале. Он знал о Доэнлишь. Он знал каэритский язык, и к его услугам была сеть шпионов Леаноры, через которую он мог черпать всевозможные полезные сплетни и слухи. И хотя я ожидал, что он будет триумфально ухмыляться от злобы, но вместо этого увидел человека, охваченного едва сдерживаемым страхом. Я видел, что он, как и Дюрейль, заставляет себя совершить нежеланный поступок. Однако я знал, что он гораздо лучше понимает последствия, чем светящий. На самом деле я подозревал, что он гораздо глубже, чем даже я, понимает всё происходящее. И всё же, у меня ещё оставались карты, которые можно разыграть. Я не питал иллюзий о том, чем всё это кончится, но человек, которого ждут пытки и смерть, хочет отыскать любой отсрочки перед первым поцелуем клинка или хлыста.

Я содрогнулся, и всё тело задрожало от напряжения и страха.

– Разговоры об абсурдном и неестественном приводят на ум недавнюю беседу, – сказал я. – Ваше сиятельство, вы, наверное, помните, что это я записал завещание Самозванца. – И хотя слова были адресованы Дюрейлю, я не отрывал взгляда от Арнабуса. – Он такого наговорил…

– Тихо! – рявкнул Арнабус, и его лицо вдруг ещё сильнее передёрнуло.

Я его проигнорировал и снова посмотрел на Дюрейля.

– Скажите, ваше сиятельство, а что именно вам известно об этом мужчине? В смысле, какой он человек? Вспомните первый раз, когда вы с ним встретились. Насколько старым он выглядел?

– Молчать! – Прошипел Арнабус, подходя ближе, но резко остановился, когда я обратился к нему на каэритском:

– Ваэрит течёт по твоим венам. – Я ухмыльнулся, глядя на его дрожащее лицо. – Ты с ним родился, или как-то украл?

– Что он говорит? – потребовал Дюрейль ответа Арнабуса, но тот его, казалось, не слышал. Вместо этого он в ярости бросился на меня, размахивая руками, что выглядело бы забавно, если бы не я был объектом его гнева. Бить он не умел и плохо попадал, но зато ударял часто и довольно энергично. Даже подростковые удары возымеют эффект, если будут длиться достаточно долго, и хотя я слышал, как светящий ошеломлённо задаёт новые вопросы, но вмешиваться он явно не спешил.

– Где она? – кричал Арнабус, молотя по мне. – Она близко? Скажи мне, бесполезный пёс.

Я почувствовал, как с удручающе знакомым хрустом сломался мой нос, и поток крови залил мне горло, не давая дышать. Я снова провалился в пустоту под звуки пронзительных криков Арнабуса:

– Почему она исчезла? Куда она делась? Где ёбаная Доэнлишь?

ГЛАВА СОРОК ПЕРВАЯ

И снова меня выдернул из пустоты гулкий всплеск чего-то, брошенного в колодец. На этот раз моё пробуждение ознаменовало ощущение холодных камней сбоку и отсутствие мучительной боли в руках и плечах. Они по-прежнему саднили, и с моих губ сорвался стон, когда я медленно попробовал подняться. За время моего беспамятства наступила ночь, скрыв косые блики света с грубо отёсанных стен. Вместо них тускло светил фонарь, освещавший фигуру в рясе священника.

Арнабус сидел на полу с другой стороны колодца, прислонившись спиной к ступеньке и положив одну руку на поднятое колено. Я увидел блеск его глаз, когда он, заметив моё пробуждение, дёрнул запястьем, и маленький камешек, пролетев по дуге в воздухе, упал в колодец. Казалось, приглушённый всплеск звучал очень долго.

– Что тебе сказал Локлайн? – спросил Арнабус. Я видел, что большая часть его страха утихла вместе с гневом. Теперь от него исходило впечатление уныния, даже поражения. Мне было ясно, что нечто, чего он ожидал, не случилось, повергнув его в отчаяние.

– Довольно многое, – ответил я и поморщился, с трудом усаживаясь, поскольку мои запястья и лодыжки царапала грубая верёвка. Толстые путы, которыми их связали, покрыли смолой, которая, застыв, образовала узы, крепкие, как цепь. С одного взгляда на них стало ясно, что эти узы никак не ослабить, и любая попытка их перегрызть, скорее всего, окончится потерянными зубами. То, что меня связали по рукам и ногам, также исключало любую возможность добраться до Арнабуса, кроме как медленными комичными прыжками. И, несмотря на все его побои, я вдруг почувствовал удивительное отсутствие враждебности по отношению к нему. Больше того, сейчас мне казалось, что это он здесь – потерпевшая сторона. Разумеется, я по-прежнему собирался убить его, как только представится возможность, но теперь думал, что не стану тратить на это много времени.

– Что именно тебя интересует? – продолжал я. Прислонившись спиной к ступеньке, я поднял связанные руки и потыкал в наиболее чувствительные части лица. Его нападение не было профессиональным, но основательным.

– Прекращай играть в свои игры, – устало сказал Арнабус. – Это утомительно. Не говоря уже о том, что сейчас ещё и бессмысленно.

Посмотрев вокруг на пустой мрак за пределами света фонаря, я спросил:

– А его светлость к нам не присоединится?

– Его удалось убедить, что частная беседа позволит получить драгоценное признание.

– Которое, как я понимаю, тебя мало интересует?

Священник пожал плечами, зашелестев рясой.

– Меня не волнуют ответы на уже решённые загадки. Зато интересует глубина твоего новообретённого знания. И я получу это от тебя Писарь.

Я поднял брови и скривил губы в насмешливой ухмылке.

– Ценная информация обычно дорого стоит, а я ещё не слышал от тебя предложения награды.

– Приостановка пыток и смерти разве не награда?

– Не та, за которую я стал бы торговаться, раз уж ты упомянул приостановку, а не отсрочку. Предлагай больше.

Свет фонаря мерцал на узком, мрачном лице Арнабуса, пока он не поднял очередной мелкий камешек с пола, чтобы бросить его в колодец.

– Ты бывал здесь раньше, – сказал он, когда снизу эхом донёсся тихий всплеск. – Мальчишкой. Ты и тот оскоплённый негодяй, в своей детской гордыне осмелившиеся рискнуть и навлечь на себя гнев призраков.

Я нахмурился, и синяки от этого заболели сильнее.

– Откуда ты это знаешь?

– Ты хотел сделку, и вот. Расскажи мне, что Локлайн сказал обо мне, и я расскажу, откуда знаю о твоих детских подвигах. – Настала его очередь насмехаться, но он лишь приподнял бровь. – И ещё много чего, поскольку это, кажется, меня повеселит.

«Пожалуй, я всё-таки потрачу на него время», решил я, потом фыркнул, чтобы скрыть раздражение, отчего мой повторно сломанный нос жутко заболел, и затем сказал:

– Локлайн говорил о священнике, который остановился на отдых в замке, где он рос. Священник рассказал ему настоящую историю его происхождения. Он рассказал о служанке, изнасилованной пьяным принцем, который приехал навестить лорда замка. Это изнасилование не видел никто, и она об этом никогда не говорила, и всё же священник знал историю во всех отвратительных подробностях. Локлайн понял, что это правда, ещё до того, как пошёл к матери и потребовал рассказать её историю. Ему не нужно было видеть страх в её глазах или слышать жуткий рассказ из её хнычущих уст. Он вырос, веря, что его отцом был бродячий менестрель с обаятельной улыбкой и прекрасным репертуаром песен – такой мужчина, к которому цветущая девушка легко потянется, особенно если эль льётся рекой. Ему нравилось думать, что его отец-менестрель счастливо странствует по королевству где-то за стенами замка со своим даром к песням. Узнав, что его отцом был не кто иной как принц Артин, наследник трона Альбермайна, Локлайн сильно разочаровался, ибо какой достойный человек захочет узнать, что появился на свет в результате столь гнусного поступка?