Мученик

***

Я прищурился, вглядываясь в щель в двери камеры. За ней стоял мрак, и одинокая свеча, трепещущая на сквозняке, отбрасывала мерцающий свет на широкую спину хорошо сложенного мужчины, сидящего за столом. Слева от него лежала стопка пергамента, а справа – чернильница. Этот человек склонился и писал, а скрип его пера на мой писарский слух казался медленным и тяжёлым.

– Он правда попросил меня? – проговорил я, обернувшись к главному тюремщику.

– Вас и никого иного, милорд, – сказал он. – За последние недели приходили разные священники и даже пара восходящих. Он всех послал нахрен, и даже королевских камергеров. Сказал: «Приведите мне писаря или оставьте меня в покое». По правде говоря, больше ничего толкового и не сказал. Только сидит и весь день что-то карябает, хотя почерк у него довольно плохой. – Он пренебрежительно фыркнул. – У меня и то лучше выходит, а я едва своё имя могу написать.

По моему опыту те, кто стоят во главе мест заключения преступников, часто хуже узников – злобный темперамент и подозрительность, граничащая с манией, необходимы для их профессии. Но пускай в этом человеке и присутствовала грубость, какую можно было ожидать, он также обладал удивительной приветливостью, хоть я бы ни на мгновение усомнился в его готовности использовать дубинку с медными шипами, висевшую у него на поясе.

Меня вызвал в дворцовые подземелья королевский вестник – человек, ещё более склонный к высокомерным манерам и презрительным взглядам, чем тот суровый парень, который приезжал в Оплот Мученицы. Войску Ковенанта отдали под бараки вереницу складов у реки, пустующих благодаря военным бедам и спешным закупкам всего подряд. За пять дней с коронации короля Артина войско сильно разрослось. Потери в битве Долины с лихвой восполнили добровольцы из священного похода. Из этих нищих, истощённых людей в битве выжило удивительно много, и на их вкус война оказалась не настолько отталкивающей, как можно было бы ожидать. И потому количество солдат, марширующих теперь под знаменем Помазанной Леди, выросло настолько, что их уже нельзя было разместить во дворце или в любом здании Ковенанта.

Всё свободное время я занимался отсеиванием неподходящих рекрутов и тайно отправлял в город самых осмотрительных разведчиков, чтобы собрать как можно больше информации о настроениях населения. И потому на этот вызов я смотрел как на неприятный отвлекающий фактор, но королевский вызов нельзя игнорировать. Он был написан собственной рукой Леаноры и к тому же в довольно жёстком тоне: «Проследовать в Королевские Темницы и записать Завещание Самозванца. По всей видимости, он отказывается говорить с кем-либо ещё. Подписано принцессой-регентом Леанорой Алгатинет».

Я всё думал, отчего это она сочла настолько важным записать последние слова архибунтовщика, и приписал это видимости приличий. Всем осуждённым душам предлагался шанс оставить завещание, и отказывать в этом Самозванцу означало бы запятнать видимость справедливого правосудия. А ещё, как я подозревал, Леанора надеялась, что Локлайн, рассказывая свою историю, выдаст ещё несколько имён для её списка предателей. Королевская казна уже разбухла от такого количества недавних конфискаций, и я не сомневался, что Леаноре нужно ещё, поскольку долги Короны славились своей грандиозностью.

– Ладно, – сказал я. – Открывайте.

Когда дверь со скрипом открылась, Магнис Локлайн бросил на меня быстрый взгляд и, немного удивлённо заметив: «Итак, ты всё-таки пришёл», отвернулся к своим записям. Тюремщику хватило чуткости, чтобы принести мне стул, который я поставил с другой стороны стола. Дверь с гулким грохотом захлопнулась (я часто подозревал, что эту особенность в подземельях делают специально), и я остался в тишине, глядя, как узник скрипит пером. Я переводил взгляд от железной скобы на стене, по тяжёлой цепи до оков на лодыжке Локлайна, а потом на содержимое страниц в его стопках. Оказалось, что тюремщик не ошибся в оценке умения узника обращаться с пером. Слова были написаны неуклюже, с большим количеством орфографических ошибок, и часто перепачканы кляксами и стёртыми закорючками.

– Меня мать учила, – сказал он и отложил своё занятие, спокойно посмотрев на меня. – А она научилась у служанки в замке лорда, которая научилась у конюха, которого сыночек лорда драл по вечерам. Он и меня хотел отодрать, как только я вырос и попался ему на глаза. Я сломал его порочные цепкие пальцы и сбежал той же ночью. До сих пор люблю вспоминать, как он кричал. Первый аристократ, которого я унизил. Это согревает меня холодными ночами.

– Это вы и пишете? – спросил я, кивая на страницы. – Список всех аристократов, которых вы унизили?

– Частично, хотя оказалось, что мне надо не слишком подробно всё описывать, иначе это попахивает самонадеянностью. – Он отложил перо и отклонился на стуле. Дерево скрипнуло так, что напомнило мне о его размерах и силе. Локлайн застонал и поводил головой из стороны в сторону, потирая шею. – Это хуже тренировки на мечах. И как только вы, писари, занимаетесь этим целыми днями.

– При болях помогает льняное масло, смешанное с гвоздикой, – сказал я. – И важно регулярно писать.

Он усмехнулся и уставился на меня.

– Спасибо что пришли, мастер Писарь. – Он помолчал, приподняв брови в ожидании жаркой поправки, поскольку он наверняка слышал о том, что мне пожаловали дворянство. Я просто сидел и смотрел на него, и тогда он снова усмехнулся. – Значит, к титулам вы равнодушны? Нет, я тоже, но раздавал их довольно щедро. Трусы иногда становятся героями, когда ставишь «сэр» перед их именем, вам так не кажется?

– Мне кажется, что различие между трусом и героем ничего не значит, – ответил я. – Всё зависит от обстоятельств. Человек, который убежал от драки в таверне, может сражаться до смерти, чтобы защитить свою семью. Рыцарь, совершивший великие подвиги в бою, будет кланяться и ныть, чтобы вернуть расположение отвернувшегося сюзерена. Избыток смелости зачастую оказывается смертельным недугом.

Направленную на него колкость он принял, печально подняв бровь, а потом взял глиняную бутылку, стоявшую возле чернильницы.

– К сожалению, всего лишь вода, – сказал он, наливая в чашку. – Я предлагал главному тюремщику карту закопанных сокровищ в обмен на приличное вино, но безрезультатно.

– Думаю, он такого немало наслушался.

– Итак, – Локлайн отхлебнул воды, – как вам Куравель?

– Воняет от избытка людей, и дома стоят слишком близко друг к другу. Даже в ясный день небо почти не видно за дымом.

– Да. – Самозванец задумчиво вздохнул. – А у меня были такие грандиозные планы на этот город. Площади, статуи, мосты и всё такое. В моих руках он стал бы настоящей столицей великого королевства, а не просто кучкой покорёженных лачуг. Скажите, Писарь, вам доводилось видеть города восточных королевств? Высокие шпили Иштакара, элегантные изогнутые стены из чисто-белого мрамора, увенчанные блестящими бронзовыми минаретами. Улицы, так засаженные цветущей вишней, что воздух всегда сладок от её аромата. Вот столица, достойная так называться.