Мученик

– Ты не достоин рыцарской стали, Писарь. – Лицо Рулгарта пошло пятнами от закипавшей в нём ярости. Он снова указал на Эвадину. – Приведи её ко мне.

– Достоин или нет, – сказал я, поднимая меч перед лицом, после чего опустил его в традиционном приветствии участников поединка, – Сегодня вы получите только меня. Вам стоит быть признательным. Отруб вон там рассказывал мне, как вам хотелось моей смерти.

Рулгарт моргнул и перевёл взгляд на своего предателя. Отруб остановился на склоне, видимо, застыв на месте, и смотрел на своего прежнего господина без эмоций и без кровинки на лице. Я ожидал, что Рулгарт взъярится на него, разразится потоком осуждений. А вместо этого он только хмыкнул и мрачно выкрикнул:

– Мы нашли тело твоего брата. Устроили ему похороны, как смогли. Когда его увидишь, поблагодари за верную службу.

Отруб не ответил, но эти слова явно возымели на него сильное действие, поскольку он рухнул на колени и жалобно зарыдал. Я с отвращением глянул на него, повернулся к Флетчману и с радостью увидел, что он уже наставил стрелу на тетиву.

– Как только сможешь прицелиться, – тихо сказал я ему.

Он кивнул, без следов осуждения во взгляде. Несмотря на всю набожность, у этого человека сохранились остатки разбойничьего сердца, и рыцарские понятия о честном поединке, несомненно, казались ему столь же абсурдными, как и мне. Рулгарт явно пребывал в неважной форме, но я хорошо помнил его рассказ о том, как он побил человека, который пробил мне череп. Элберту не понравилось бы то, что я собирался сделать, и Эвадине тоже. Но моя роль заключалась в том, чтобы её защитить.

– А мальчишку? – спросил Флетчман, стрельнув глазами на лорда Мерика.

– Только если вмешается. Принцесса Леанора расстроится, если мы не привезём хотя бы одного пленника.

Развернувшись, я резким решительным шагом бросился по склону, тщательно стараясь закрывать алундийцам Флетчмана с луком наготове.

– Итак, милорд, – сказал я, – приступим?

Алундиец без явного интереса наблюдал, как я карабкаюсь к нему по склону, не соизволив даже вытащить свой меч. Его поза сменилась, только когда я приблизился на дюжину шагов – тогда он наклонил голову и хмуро посмотрел на что-то за моей спиной. Подозревая подвох, я сначала сдержал желание оглянуться, но мне пришлось это сделать при звуках громкого наполненного болью восклицания Флетчмана. Развернувшись, я увидел, как он ковыляет по снегу, заляпанный красным от потока, хлеставшего из раны на шее. Позади него стоял Отруб с маленьким окровавленным ножиком в руке. Я так никогда и не узнал, где и когда он умудрился его прятать.

Я смотрел, как Флетчман сделал ещё несколько шагов и рухнул в снег, дёргаясь, как человек, к которому быстро приближается смерть. Во мне полыхнула ярость, я забыл Рулгарта, и, плюясь бранными проклятиями и взбивая снег, помчался обратно, собираясь зарубить Отруба. Злодей не обратил внимание на мою атаку. И не попробовал убежать. Вместо этого он повернулся, поднял лицо к громаде Сермонта, возвышавшейся над нами, и широко открыл рот, издавая крик. Поначалу это был скрипучий вой, но потом, когда Отруб набрал в лёгкие больше воздуха, он стал уже рёвом – и намного громче, чем я мог представить от такого тощего человека.

– В том-то и беда с предателями, Писарь, – прокомментировал Рулгарт, заставив меня остановиться и повернуться к нему, выставив меч наготове. Однако алундиец так и не двинулся, и не соизволил обнажить сталь. Мне показалась резкой внезапная перемена в его выражении лица – почти маниакальное желание схватки сменилось усталой, но весёлой покорностью. Отруб в безумной печали продолжал орать на гору, а Рулгарт улыбнулся и снова заговорил: – Предательство в их нутре, сколько бы им ни заплатили.

Сверху донёсся сильнейший рокот, громоподобный треск, от которого я инстинктивно съёжился, взвешивая безумную идею, что Сермонт решил ответить на рёв разбойника. В каком-то смысле он на самом деле ответил. Глядя на отвесные гранитные бока наверху, я сначала подумал, что от случайного порыва ветра часть облака опускается по горе. Но это облако опускалось всё ниже, постоянно росло, и скоро я осознал свою ошибку. Отруб по-прежнему орал, хотя его голос стал слабым хриплым воплем, который вскоре поглотил чудовищный рык катящейся белой ярости, несущейся в нашу сторону.

Я уже однажды висел в петле, ожидая смерти, а ещё провёл целый день у позорного столба, и потому уже был знаком с бессильной, беспомощной яростью. Я отлично знал, что убегать бессмысленно – лавина, несущаяся на нас, двигалась быстрее, чем бегает любая лошадь или человек, – но, стыдно признать, я не провёл последние отведённые мне секунды в печальном раздумье о всех совершённых в жизни проступках. Вместо этого, как вечный раб своей мстительности, я потратил последние секунды на тщетную попытку убить Отруба. Это тоже было совершенно бессмысленно, поскольку нас обоих точно ждала скорая смерть, но всё же я хотел получить удовлетворение и убедиться в его смерти перед Божественными Порталами. Навеки останется спорным вопросом, посмотрели бы Серафили косо на мою злость или нет, поскольку поток снега и льда унёс меня прочь, прежде чем я смог дотянуться мечом до ублюдка с бакенбардами.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Дорогой читатель, наверняка моей учёности польстило бы, если бы я сейчас пролил свет на опыт человека, которого тащит лавина. К несчастью, всё последующее навечно для меня утрачено. По моей теории бывают случаи, когда разум и тело настолько сокрушены болью и ощущениями, что память просто отказывается накапливать опыт.

Я помню, как пробежал мимо окровавленного Флетчмана, дёргавшегося в снегу, и как подбежал к Отрубу, занеся меч для смертельного удара. Помню, как рёв горы переполнил мои уши, и в лицо внезапно ударило льдом. Помню, как видел Отруба, который всё ещё стоял, подняв лицо, и разинутый рот кричал, но его уже нельзя было услышать, а потом он исчез во взрыве тумана из льдинок. После этого весь мир побелел, и моим последним ясным воспоминанием стало ощущение, что меня схватили и куда-то тащат. Чувствовалось давление, но не боль. Боль пришла, когда я уже очнулся. А перед этим мне пришлось вытерпеть очередной визит Эрчела. Если подумать, то мне кажется, что если бы меня тащило по горе в каскаде снега и льда в полном сознании, ощущения остались бы приятнее.

– Элвин, ты всегда был легковерным ублюдком, – донеслось его приветствие из глубин туманного поля. Похоже, его тень покинула Жуткий Схрон ради ещё менее живописного окружения. На этой земле лежало ещё больше трупов, а низкие насыпи в дрейфующем тумане превращались, когда я подходил ближе, в порубленные и изуродованные жертвы битвы. Из тел и из земли торчали стрелы и арбалетные болты, а с белых лиц, перепачканных кровью и грязью, смотрели вверх безжизненные глаза. Для сна такое необычно, но я чувствовал запах: едкую смесь грязи, крови и дерьма, характерную для поля битвы.

– Тебя там не было, – сказал я Эрчелу. – Эйн убила тебя задолго до Поля Предателей.

Он уселся на тушу рыцарского скакуна, чей всадник был раздавлен под могучим телом животного. Эрчел стаскивал латную перчатку невезучего аристократа, и удовлетворённо хмыкнул, когда она снялась, открыв пальцы, украшенные перстнями.

– Верно, – сказал он, пожав плечами, и протянул руку, чтобы поднять кинжал с земли. – Вот только с чего ты решил, что это Поле Предателей?

Несмотря на туман, я, оглядевшись, разобрал несколько отличий между этим полем и местом, где встретила свою кончину орда Самозванца. Там сражение кипело вдоль реки в неглубокой впадине между двумя низкими холмами. А эта земля была плоской, без каких-либо признаков реки поблизости.

– Ты и впрямь думал, – буркнул Эрчел и нахмурился, сунув лезвие кинжала между пальцами рыцаря, – что война в этом королевстве закончена?

– Очередное предупреждение? – спросил я. Неприятно было, что приходилось задавать этот вопрос. Пускай он и стал призраком, но меня раздражала сама мысль о том, что я должен быть признателен этой мерзкой душе.

– Скорее обещание. – Эрчел скривился от натуги, пиля плоть лезвием кинжала в поисках кости. – И, кстати, можешь не благодарить меня за прошлое предупреждение.