Мученик

– Убить человека, – сказал я, – не то же самое, что убить кролика.

Её ноздри раздувались, глаза мерцали, а я держал нож на месте. Охваченный напряжённостью момента, я понял, что все мои боли исчезли. Однако весь освобождающий поток облегчения затуманило понимание, что я – довольно крупный мужчина – лежу на куда более маленькой женщине, прижимая нож к её горлу. «Эрчел бы мной гордился», подумал я, скривившись от стыда, а потом поднялся. Взмахнув ножом, я перерезал шнурок, на котором один из кроликов висел у неё на поясе.

– Я устал от луковиц, – сказал я ей, и поморщился, поднимаясь на ноги с кроликом в руке. – Прошу прощения за любое нанесённое оскорбление, – добавил я, бросив нож на землю и, развернувшись, направился назад, откуда пришёл.

Я ожидал какого-либо наказания, но ночь и большая часть следующего дня прошла без инцидентов. Без котелка я освежевал и насадил на вертел мою украденную добычу при помощи сломанного кончика старого серпа, который нашёл под какой-то копной соломы в тёмном уголке сарая. К полудню зверёк был полностью зажарен и готов к отправке в мой нетерпеливый голодный рот. И потому я с большим недовольством услышал внезапный шум со стороны деревни, вслед за которым донёсся топот бегущих ног. Внук старухи появился как раз, когда моё самодельное лезвие должно было отрезать первый кусочек от тушки. На его раскрасневшемся лице застыло выражение крайней необходимости, а в руках он держал толстую палку, о назначении которой я быстро догадался.

– Ты не мог прийти побить меня вчера? – спросил я. Он сердито и озадаченно посмотрел на меня, а потом указал палкой на деревню.

– Ты идти! – приказал он. – Сейчас!

«Надеюсь, у них тут нет позорного столба», подумал я, отрезая большой кусок мяса, и сунул его в рот, прежде чем соизволил подчиниться. Казалось странным, что охотница ждала целый день, прежде чем рассказала о моём нарушении, но, как в некотором роде эксперт по обидам, я отлично знал, что мстительные души, прежде чем начать действовать, часто дают обиде немного погнить.

В деревне я увидел множество людей – раньше и не предполагал, что там столько живёт, – больше сотни собралось на центральной поляне возле самого большого здания. Я прежде ни разу не видел так много каэритов в одном месте, и меня поразила их непохожесть. У одних кожа была белая, как мрамор, у других – бронзовая или тёмная, как у людей, живущих за южными морями. Цвет волос отличался таким же разнообразием: глубокий блестящий рыжий, угольно-чёрный и серебристо-седой. Другие их качества тоже варьировались сильнее, чем обычно – шестифутовые стояли рядом с коренастыми меньше пяти футов ростом, или же с изящными и гибкими людьми. Единственной очевидной характеристикой, которую они разделяли, были их отметины. Они имелись у всех – красные пятна, обесцвечивавшие лица и открытую кожу на кистях и предплечьях. Узоры менялись от лица к лицу, и плотность тоже, но у всех каэритов, что я видел, тогда или позднее, обязательно имелись какие-либо отметины.

Приближаясь к толпе, я почувствовал сильное напряжение, хотя никто не говорил на повышенных тонах. Казалось, воздух гудел от гнева и страха. Толпа собралась плотным кругом, и все смотрели на что-то в центре. Мой сопровождающий рявкнул что-то на каэритском, отчего толпа перед нами расступилась, открыв объект их внимания.

Там стояла старуха, как и прежде скрюченная, с мрачной решимостью на лице, и смотрела яркими глазами на пару связанных коленопреклонённых людей. Увидев их лица, по-прежнему узнаваемые, несмотря на отросшие бороды, синяки и измождённость от холода и голода, я не смог сдержать смешка, слетевшего с моих губ.

– Милорды, – сказал я, проходя через толпу, и отвесил поклон. – Приветствую вас.

Лорд Рулгарт явно едва стоял на ногах и в ответ лишь зарычал и слабо дёрнулся, отчего верёвка, связывавшая его руки и грудь, почти не натянулась. Впрочем, его глаза выглядели абсолютно живыми и сияли яркой ненавистью. Рядом с ним Мерик Альбрисенд пребывал в менее бедственном положении и продемонстрировал неожиданное прежде благоразумие, не дав никакого ответа.

– Моя внучатая племянница нашла этих двоих в пещере, где они прятались, в нескольких милях к северу, – сказала старуха, указав на вышедшую вперёд третью фигуру. Вчерашняя юная охотница напряжённо зыркнула на меня, и этот взгляд был скорее осторожным, чем сердитым. Если она и сказала своей тёте о том, что между нами случилось, та этого никак не выказала.

– Вижу, они тебе знакомы, – продолжала она. – Они враги?

Тогда я заметил, что позади захваченных лордов стоят пятеро каэритов и все с топорами. Две женщины и трое мужчин, все крепкие на вид, и оружие держали твёрдо, что говорило о долгой практике. Одежду они носили примерно такую же, как и юная охотница, но усиленную защитой из варёной кожи на запястьях и плечах. По цвету их лица были такими же разными, как и у остальных, но на них виднелось намного больше шрамов. Охотница, может, и не умела сражаться, а вот эти точно умели. И хотя я не чувствовал в них никакой видимой кровожадности, но не было и никаких колебаний в их крепких руках, при этом все они выжидающе смотрели на старуху.

«Я ничего вам не должен, милорд», подумал я, глядя прямо в ненавидящие глаза лорда Рулгарта. Я знал, что если бы замок Уолверн пал перед этим человеком, то не было бы никакой пощады ни мне, ни тем, кем я командовал. Удивительно, несмотря на то, что в жизни я часто излишне потворствовал мстительной злобе, но всё же не чувствовал её ни к этому человеку, ни к его племяннику. Конечно, Серые Волки проливали кровь невинных – простых погонщиков и возчиков убивали за провоз припасов армии Короны. Но можно ли смерть на войне на самом деле считать убийством?

– Они враги? – повторила старуха, нетерпеливо щёлкнув пальцами.

«Почему она считает, что обязана спрашивать?», недоумевал я, переводя взгляд с невезучих лордов на пожилую каэритку. «Почему бы просто не убить этих двух нарушителей и не покончить с этим?». Тогда ко мне пришло определённое понимание, которое должно было снизойти ещё в первую нашу встречу, вот только помешало моё плохое состояние.

– Сдаётся мне, – сказал я, поворачиваясь к ней лицом, – что я ещё так и не узнал вашего имени. И никого в этой деревне. Хотелось бы узнать его сейчас.

Она прищурилась, и её глаза, казалось, уже и так неестественно светившиеся, засияли ещё ярче.

– Тебя сюда не языком чесать позвали, Ишличен.

– Вот, – сказал я, тыкая в неё пальцем, – имя. Ваше прозвище для меня. Могу себе представить, что так вы называете весь мой народ. А ещё могу поспорить, оно далеко не одобрительное.

– Этот спор ты бы выиграл, – проскрежетала старуха. – Оно значит нечто малополезное или вовсе бесполезное. Никчёмная вещь, которую никак не выбросишь.

– И всё же не выбросили. – Я направился к ней, и от этого пятеро воинов с топорами напряглись, пока старуха не подняла руку, чтобы их успокоить. – Вы меня оставили, – тихо продолжал я, остановившись в шаге от неё и глядя в её обиженные прищуренные глаза. – И, кажется, я знаю, почему. – Наклонившись так, чтобы только она могла меня слышать, я зашептал: – Вы притворялись, что равнодушны к Доэнлишь. А на самом деле вы в ужасе от неё. И потому вы так же в ужасе и от меня. – Я замолчал, посмотрев на алундийцев. – А иначе зачем вам моё разрешение убить этих двоих? – Снова взглянув на неё, я увидел, что взгляд её твёрд, но губы поджаты, а один уголок рта подёргивается.