Мучимые ересями

— Должна сказать, что я согласна с Рейджисом, — сказала Шарлиен, и резкость в её голосе немного удивила даже её саму.

Шарлиен Тейт Армак полюбила Черис и большинство вещей, с ней связанных. Не все, конечно, но почти все. С другой стороны, Трейвир Кейри олицетворял собой почти всё, что ей в Черис не нравилось. Он был сказочно богат (как благодаря усилиям своего отца, так и благодаря своим собственным), и все негативные стереотипы, которые питали остальные жители Сэйфхолда о черисийцах, были словно списаны с него. Он был жаден, коварен, и совершенно не заботился о благополучии своих работников. Он был одним из тех владельцев мануфактур, которые наиболее энергично выступали против новых законов о детском труде, и она знала, что Эдвирд Хоусмин и Рейян Мичейл презирают его и не особенно заботятся о том, кто об этом знает. Насколько она могла судить, он испытывал к ним точно такие же чувства, с добавкой сильного негодования из-за того, что они оба были значительно богаче, чем он.

Шарлиен была готова отнестись к этому человеку с отвращением только лишь на этом основании, но у неё были и свои, глубоко личные и индивидуальные, причины ненавидеть Кейри. Хотя с тех пор он значительно смягчил свою резкую критику, он не делал секрета из своего первоначального несогласия с решением бросить вызов власти «Группы Четырёх». Шарлиен была удивлена этому меньше, чем некоторые. При всей его показной преданности Церкви — и что бы она о нём ни думала, никто не мог оспорить тот факт, что он всегда делал Церкви щедрые пожертвования — ей было совершенно очевидно, что он никогда не делал даже жеста, чтобы применить положения Писания о братстве к своим несчастным служащим, так же как не было никаких доказательств какой-либо особой праведности его собственной жизни. На самом деле, по её мнению, он идеально подходил для «Группы Четырёх». Его «дары» Церкви, как и его весьма публичное словесное служение церковному учению, представляли собой попытку подкупить Бога, а не какое-либо подлинное, идущее от сердца благочестие. Это означало, что Церковь Черис представляла собой вызов мошенничеству, которое он всю свою жизнь совершал над Богом и архангелами.

«Шарли, возможно, ты просто относишься к нему немного жёстче, чем он того заслуживает», — напомнила она себе.

«Может, и так», — ответила она. — «А может быть и нет».

Несмотря на попытки преуменьшить своё первоначальное несогласие с отверганием Черис «Группы Четырёх», Кейри в лучшем случае лишь частично смирился с существованием Церкви Черис. Он принял, по крайней мере, форму церковной реформы в Черис, но Шарлиен была одной из тех, кто сомневался, что он действительно принял её сердцем. Война против Церкви просто породила слишком много контрактов, стоивших слишком много денег, чтобы он мог настаивать на принципах и позволить всем этим прекрасным маркам упасть в чью-то чужую кассу.

Этого было бы более чем достаточно, чтобы настроить Шарлиен против него, но на этом он не остановился. Её дядя, герцог Халбрукской Лощины, входил в двадцатку самых богатейших людей королевства Чизхольм, и последнюю пару месяцев Кейри потратил, уговаривал его вложить деньги в принадлежащие ему различные черисийские деловые предприятия. Дело было не в том, что Шарлиен возмущалась участием её дяди в черисийских рисковых вложениях, но если он собирался инвестировать в кого-то, то почему это не мог быть кто-то вроде Хоусмина или Мичейла? Кто-то, кто был хотя бы отдалённо принципиальным?

«Он паразитирует на принципах дяди Биртрима», — с досадой подумала она. — «Он знает, как дядя Биртрим недоволен моими решениями, и использует свою репутацию человека преданного Церкви, чтобы убедить дядю Биртрима положить деньги в его карман! Сейчас дядя Биртрим убеждён, что Кейри на самом деле его друг — один из очень немногих друзей, которые у него есть здесь, в Черис — и последнее, что мне нужно, это чтобы дядя, чья преданность Церкви Черис уже сомнительна, публично проводил время с кем-то, имеющим репутацию Кейри!»

Она на мгновение закрыла глаза, снова ругая себя. Её дядю едва ли можно было винить за то, что он общался с одним из горстки богатых и знатных черисийцев, которые не смотрели на него с открытым подозрением. И хотя она сделала несколько намёков Халбрукской Лощине, она не могла заставить себя быть более откровенной в своих попытках вбить клин между ним и Кейри. Она должна была. Она знала, что должна это сделать. Но у него было так мало друзей в Черис, и именно она была той, кто заставила его прийти сюда. Как бы сильно она ни питала отвращение к Кейри, он, очевидно, видел этого человека совсем в другом свете.

«И всегда возможно, что твоё представление о Кейри искажено именно потому, что ты обижена таким отношением к нему дяди Биртрима», — сказала она себе.

— Я и сам был бы значительно счастливее, если бы Кейри находился далеко-далеко не только от Имперского Парламента, но и заодно от Палаты Общин, — признался архиепископ Мейкел. — С другой стороны, может быть, это и к лучшему, что он там, где сейчас.

— И почему же это может так быть, Мейкел? — кисло спросил Серая Гавань. — Кроме, конечно, удобства всегда знать, где он находится, когда придёт время позвать палача?

— Потому что, Рейджис, — сказал Стейнейр, — он не уникален. Он гораздо более раздражающий, чем многие другие, более заметен, чем большинство, и почти наверняка более лицемерен, чем кто-либо другой, кого я могу вспомнить навскидку, но не уникален. Здесь, в Черис, и в Чизхольме, есть много других людей, которые, несомненно, чувствуют то же самое, что и он.

«Он даже не взглянул в её сторону», — отметила про себя Шарлиен, вспомнив другой разговор с ним.

— Важно, чтобы те, кто не согласен с Церковью Черис, не были лишены своего собственного права на публичное выражение своих мыслей, — сказал архиепископ. — Это борьба за принципы, за право и ответственность отдельных людей делать выбор, и, как сказал Кайлеб, мы не можем выиграть войну за свободу совести, если мы отказываем в свободе совести тем, кто просто не согласен с нами. Если это означает, что мы должны мириться с несколькими Кейри, даже в Парламенте, то это цена, которую мы должны быть готовы заплатить.

— В теории, я согласен, — сказал Серая Гавань. — И видит Бог, я провёл достаточно времени в политике, чтобы понять, что искренне пытаться выслушать противоположные точки зрения всегда неприятно. Но Кейри… — он покачал головой с выражением отвращения на лице. — Почему Храмовые Лоялисты не могли, по крайней мере, выбрать себе представителя, у которого в жилах была бы хоть капля подлинных принципов?

— Я полагаю, это тот самый случай, когда им приходится довольствоваться тем, что они могут найти, — едко заметила Шарлиен. Затем она встряхнулась.

— Но довольно о мастере Кейри, — продолжила она. — У нас есть гораздо более важные вещи, о которых нужно беспокоиться. Например, когда делегаты должны «спонтанно» пригласить меня выступать перед ними.

— Ваше Величество, — сказал Серая Гавань, — это звучит необычайно расчётливо и цинично, особенно для человека столь нежного возраста как вы.

— Не расчётливо и цинично, милорд, а просто практично, — ответила она. — И мой вопрос остаётся в силе. Когда мы должны договориться о предоставлении приглашения?

— Нет нужды двигаться так быстро, Ваше Величество, — сказал Стейнейр. — Если вы хотите моего совета, то нужно дать им всем хотя бы ещё несколько дней повариться в собственном соку. Давайте немного околотим молотом наши острые углы — и дадим нам время, чтобы начать разбиваться на узнаваемые фракции — прежде чем вы войдёте и используете на нас свою собственную киянку.

— Вы имеете в виду, подождать, пока у меня не появятся заметные цели?

— Да, что-то в этом роде.

— Вы не думаете, что мне было бы лучше нанести несколько ударов, пока всё находится в более или менее изменяющемся состоянии? — Судя по тону, Шарлиен не была настроена спорить. Она была просто экспертом-тактиком, обсуждающим тактику со своими коллегами-экспертами.