Мучимые ересями

Стейнейр глубоко вздохнул. Не столько от удивления, сколько в подтверждение.

— У меня было сильное искушение сжечь её письмо и просто передать расшифровку вам — и Императрице Шарлиен — не говоря вам, откуда она взялось и как именно попало в мои руки, — продолжала Адора.

— Чтобы защитить личность Ниниан?

— Нет, Ваше Высокопреосвященство. Чтобы вы никогда не прочитали, что ещё она предложила сделать.

Стейнейр просто склонил голову набок, слегка приподняв брови и ожидая, и она вздохнула.

— Ваше Высокопреосвященство, она предложила, по сути, стать вашим шпионом в Зионе. А ещё она предложила — фактически, послала с этим письмом — содержимое своих собственных архивов.

— Её архивов?

— Почти двадцать лет скрупулезных записей, подробно описывающих злоупотребления церковной властью, разложение в рядах викариата, продажа удостоверительных и запретительных постановлений на соответствие «Запретам», покупку и продажу судебных решений, подобных тому, что было принято в пользу притязаний Тадейо Мантейла на Хант… всё это. Там набралось несколько сундуков, Ваше Высокопреосвященство. Просто удивительно, что влиятельные мужчины могут обсуждать между собой или о чём могут проболтаться в компании кого-то из её профессии.

Глаза Стейнейра распахнулись. Прежде чем снова заговорить, он несколько мгновений просто сидел, глядя на неё.

— Это… экстраординарное предложение.

— Она экстраординарная женщина, Ваше Преосвященство, — просто сказала Адора.

— Я вполне могу в это поверить, судя по тому, что вы мне уже рассказали. И всё же, должен признаться, я озадачен.

— О причине её предложения стать шпионом Церкви Черис? Или о причине, по которой она вообще составила эти заметки?

— Из-за обоих, на самом деле.

— Ваше Высокопреосвященство, Ниниан никогда не имела особых причин испытывать лояльность к великим церковным династиям. К людям из этих династий, таким как я и мои родители, возможно да, но не к самим династиям. И даже если бы у неё была такая причина, её первая и самая сильная реакция — это сочувствовать тем, кого бросила Церковь, так же как мой дядя бросил её. Что ещё хуже, с точки зрения викариата, по крайней мере, так это полученное ей монастырское образование. Она верит, как и я, в то, что Церковь должна отстаивать, и это делает её оппозицию тому, чем на самом деле является Церковь, неизбежной. И, — она снова посмотрела прямо в глаза Стейнейра, — я должна признаться, что именно Ниниан первой втянула меня в активную оппозицию внутреннему разложению Матери-Церкви, а не наоборот.

— Но я всё ещё никак не могу понять, почему она собрала всю информацию, которую вы описали.

— Я это понимаю. И хотя она на самом деле не уполномочила меня говорить вам об этом, мне придётся дать вам дополнительную информацию, если я действительно намерена объяснить. Но прежде чем я это сделаю, пожалуйста, поймите, что то, что я собираюсь вам рассказать, может стоить десятков жизней, если Клинтан когда-нибудь узнает об этом, Ваше Высокопреосвященство.

— Вы намерены рассказать мне об этом, чтобы прояснить, почему вы хотите, чтобы я посоветовал передать её предложение Шарлиен? — спросил Стейнейр, и она кивнула. — В таком случае, Адора, это попадает под тайну исповеди. Без вашего разрешения я никогда не поделюсь этим ни с одной живой душой.

— Спасибо, Ваше Высокопреосвященство.

Она ещё раз глубоко вздохнула и расправила плечи.

— Ваше Высокопреосвященство, внутри Церкви, на самых высоких уровнях, есть группа людей, которые знают о злоупотреблениях вокруг них так же хорошо, как любой черисиец. Я не открою их имен, даже вам, без их разрешения. Если уж на то пошло, я уверена, что знаю лишь горстку из них. Но Анжелик — Ниниан — была одним из их главных агентов на протяжении десятилетий. Они называют себя просто «Круг», и их цель заключается в…

.VII.

Перевал Талбора,

Герцогство Менчир,

Лига Корисанда

Сэр Корин Гарвей мрачно наблюдал, как раненые ковыляют в тыл. Многие из них использовали своё оружие в качестве импровизированных костылей. То тут, то там один из них опирался на плечо товарища — иногда оба были ранены и опирались один на другого, поддерживая друг друга — а группы носильщиков несли людей, раненных слишком тяжело, чтобы даже хромать. — «В мире не может быть ничего ужаснее проигранной битвы», — подумал он. Дело было не просто в поражении, а в осознании того, сколько людей погибло и было ранено по его приказу совершенно напрасно.

В отличие от многих других командиров, Гарвей взял себе за правило навещать раненых так часто, как только мог. В любом случае, слишком многие из них умрут, несмотря на всё, что может сделать Орден Паскуале, и он чувствовал себя обязанным хотя бы сказать им, как он им благодарен за всё, что они сделали и выстрадали. И это также заставляло его осознавать цену своей неудачи.

«Это не совсем честно, Корин», — настаивал уголок его мозга. — «Это не твоя вина, что у черисийцев есть дальнобойная артиллерия и эти проклятые ружья».

«Нет», — резко возразил другой уголок его мозга, — «это ты виноват, что сумел загнать всю свою армию в Перевал Талбора, как овец на бойню».

Он стиснул зубы и вспомнил ярость, бурлившую в его жилах. Единственной дело, которое ему удалось сделать после того злополучного дня, и доставившее ему неистовое чувство личного удовлетворения — это освободить барона Баркора от командования. Но даже это чувство удовлетворения было ущербным, потому что он не мог простить себя за то, что не решился действовать и не снял Баркора с должности, как только до него дошла весть о высадке Кайлеба. Барону потребовалось больше четырёх часов, чтобы привести в движение хоть один из своих отрядов. Даже тогда он двигался с артритной медлительностью, а основная часть арьергарда всё ещё находилась в западной части перевала, когда разбитые остатки кавалерии Разделённого Ветра бросились назад.

Даже тогда у Баркора ещё оставалось время, чтобы очистить перевал и позволить по крайней мере части оставшихся войск, оказавшейся в ловушке позади него, покинуть ограниченную территорию Талбора. Но барон запаниковал, услышав неумолимо завышенные оценки силы черисийцев от побеждённой кавалерии. По собственной инициативе он приостановил наступление и приказал своим людям окопаться там, где они находились. К тому времени, когда Гарвей сумел добраться до арьергарда, чтобы лично отменить приказ Баркора, черисийцы воистину представляли внушительную силу, и попытка пробить себе путь через перевал закончилась кровавым крахом и потерей более трёх тысяч убитыми, ранеными и пленными. В сочетании с потерями, понесёнными кавалерией Разделённого Ветра, это составило в общей сложности более шести тысяч человек, и они фактически оказались загнанными более чем на полторы мили дальше на восток, глубже в ущелье.

Это было две с половиной пятидневки назад. За последние двенадцать дней он предпринял пять отдельных попыток вырваться из окружения, более чем удвоившие его первоначальные потери в процессе. Он знал, что его усилия почти наверняка были тщетны, как знали и его люди, но они отвечали на его приказы с бесстрастным мужеством и готовностью попробовать в любом случае, что заставляло его стыдиться просить их об этом.

«Но это не значит, что у тебя был выбор, Корин. Ты не можешь просто оставаться здесь, не с перерезанной линией снабжения. Нет больше игры в ожидание, когда тебе уже пришлось начать резать лошадей и драконов. И даже при урезанных пайках, припасы закончатся через несколько дней, даже не пятидневок. Тут либо борьба за прорыв из окружения, либо голод, либо капитуляция».