Муля, не нервируй… Книга 2

Старушка молча кивнула и обратно углубилась в вязание.

— А у меня паспорта с собой нет, — вспомнил я, — что делать?

— Пойдёмте, — потянула меня Машенька, — если до часа, то документы не требуются. Это же для аспирантов общежитие, а не для студентов.

Мы поднялись по лестнице на третий этаж, чуть прошли по коридору и остановились перед одной из дверей. Из-за двери доносилась негромкая музыка.

— Тут — сказала Маша и глубоко вздохнула. Видно было, что она отчаянно боится.

— Не бойтесь, — тихо сказал я, — я с вами.

Она серьёзно кивнула и толкнула дверь.

Комната была небольшой, на две койки. Шкаф, стол, книжные полки, весёленькие ситцевые занавесочки на узком окне. Отдельно был закуток, отгороженный от общего пространства шторкой. Как я понял, там, очевидно, была кухонька.

На одной из кроватей лежала девушка. Ломакина.

При нашем появлении она вскочила.

— Ты зачем мужика привела?! — сердито заверещала она, — а если бы я была неодета?!

— Ты всегда днём одета, — спокойно сказала ей Маша. — не преувеличивай.

Она повесила пальто, поставила сумочку на тумбочку и сказала:

— Муля, садитесь на тот стул. Я быстро.

Я кивнул и устроился на стуле возле стола. Который служил и письменным, и кухонным одновременно. На столе лежал открытая книга. Я посмотрел название — «Физколлоидная химия. Практикум».

Жуть какая. Лениво перелистнул пару страниц — сплошные формулы. И как девушки в этой абракадабре разбираются?

— Не надо трогать мои вещи! — взвизгнула Ломакина.

Я положил книгу на место. От моего движения она закрылась, и я обратил внимание на автора — Бубнов М. Ф. Но скандалить с нею не стал. Видно же было, что барышня усиленно нарывается.

Тем временем Маша собиралась. Достала сумку побольше и принялась туда складывать какое-то барахло. Она всё это делала быстро, но аккуратно. Когда она открыла ящик, он стукнул.

Ломакина взвилась:

— Можно потише?! — заверещала она, хватаясь за голову.

Маша не ответила и принялась складывать всё в сумку. При этом нервное напряжение дало знать и её руки заметно подрагивали. И конечно же она уронила расчёску, и та со стуком упала на пол.

— Ты совсем ненормальная? — вызверилась Ломакина, — я же просила потише!

Маша покраснела и, я понял, что пора вмешаться.

И не хотел сперва. Думал, что придём, Маша соберёт барахло, и мы уйдём. А отчим Мулин вернётся — пусть сам разбирается. Но барышня сейчас явно нарывалась. И буквально за пару минут достала меня капитально. Поэтому я сказал, не обращаясь конкретно ни к кому:

— Я вот не понимаю, почему некоторые люди внезапно совершают подлость?

— Ты на что намекаешь?! — взвизгнула Ломакина.

— Я не намекаю, — ответил я, — интересуюсь. Вот, кстати, ты и ответь, Ломакина. Когда ты обгадила подругу перед всем коллективом, обгадила своего научного руководителя, ты на что надеялась?

От неожиданности Ломакина икнула и не нашлась, что сказать. Да и Маша застыла с какой-то блузкой в руках.

Я нарочно обращался к ней на «ты», так как она назвала меня на «ты» первой. Не люблю хамства.

— Попов использовал тебя в своих интересах, Ломакина. Твоими руками он попытался отомстить Модесту Фёдоровичу. И Попову фиолетово — получится или нет. От этого у него ничего не изменится. Они и дальше будут собачиться на учёных советах. Тем более тот толстопузый его друг, как я понимаю.

— Это Валентин Альфредович, — пискнула Маша.

— Да мне всё равно, — отмахнулся я, — мне интересно, что у человека в голове?

Я кивнул на Ломакину.

— Да, были у тебя некоторые неприятности. С диссертацией не успевала, шеф ворчал. Но это всё такие мелочи. Ну, защитилась бы ты не в этом году, а в следующем. Или вообще через год. Но всё равно ты рано или поздно защитилась бы. А если не защитилась бы, то осталась просто кем-то там работать. Ну, не думаю, что он бы выгнал тебя на улицу. А теперь? А теперь мало того, что ты, считай, потеряла и место работы, и в общаге тебя не оставят, так ещё и репутация в научных кругах у тебя теперь такая, что с тобой вообще никто связываться не захочет. И мне интересно — чем ты думала, когда шла на эту подлость?

Я специально говорил, не подбирая слова, больно, наотмашь бил этими злыми, но правдивыми словами. И Ломакина взорвалась, не выдержала:

— Что?! Думаешь, если ты глазки Менделееву построила, то уже всё хорошо?! — завизжала она, игнорируя меня и обращаясь только к Маше. — Да ты ему не нужна! Он же только про эту свою грёбанную науку думает! Поиграется с тобой и выплюнет!

Маша вспыхнула и не нашлась что сказать. Только стояла и открывала рот, словно выброшенная на берег рыба.

— А тебе какое дело? — зло спросил я, — будет там у них что-то или не будет, твоё дело какое? А, Ломакина? Зависть? Или просто не можешь рядом находиться, когда кому-то хорошо?

Ломакина не ответила.

— Молчишь? И правильно, что молчишь. А что тут говорить? Ты себе растоптала всю карьеру. Хочешь, Ломакина дам совет? Не жди, когда Модест Фёдорович вернётся из Минска. Быстро собирай монатки и сваливай отсюда побыстрее. Куда-то подальше… ну, я не знаю…. целину там поднимать. Пока тебе ещё окончательно характеристику не испортили.

Ломакина ошарашенно смотрела на меня.

— Я говорю абсолютно серьёзно, — сказал я, — ты сейчас можешь поехать в какой-то забитый колхоз и начать жизнь заново. И может быть это у тебя ещё и получится. Там замуж выйдешь, фамилию поменяешь. Страна большая. А в Москве тебе теперь ловить нечего.

Я повернулся к Маше, она тоже стояла, словно загипнотизированная:

— Маши, вы собрались?

Она кивнула и мы вышли из комнаты, не прощаясь. Вслед нам донеслись горестные рыдания.

— А почему вы тут живёте? — спросила Маша, рассматривая пресловутую инсталляцию из семи предметов на стене, пока я искал по карманам ключ от комнаты.

— Потому что я не профессор, — ответил я.

— Нет, я не это имела в виду, — покраснела Маша, — у Модеста Фёдоровича ведь есть жильё. А вы живёте отдельно и не в самых лучших условиях.

— Воспитываю тело и дух, — ответил я пафосно, и Маша засмеялась.

Моментально открылась соседняя дверь и оттуда выглянула любопытная Белла.

— Муля! — воскликнула она, — а я тебя жду, жду! Хотела новости рассказать. А ты с девушкой…

— Это не девушка, — сказал я, — это моя мачеха.

Глаза у Машеньки стали как у той собаки из сказки про «Огниво». Там, помнится, у одной собаки глаза были как блюдца, у второй как колёса от мельниц, а у третьей, совсем побольше. Так вот у Машеньки были такие, что побольше.