Муля, не нервируй… Книга 2

Я посмотрел на него и спросил:

— Герасим, а хочешь чаю с печеньем?

Тот отрицательно помотал головой и промычал что-то нечленораздельное, мол, не мешай, отвяжись.

Ну и ладно.

Я обратно влез на кровать и принялся читать книгу. Только-только я дошел до того места, как героя в зашитом саване сбросили в воду, как в дверь опять постучали.

Да что же это такое! Я могу хоть один вечер нормально отдохнуть, а не решать все эти глупые проблемы?!

Я аж взбесился. Дело в том, что есть у меня такая негативная черта: я запойный. Только не к алкоголю запойный. Тут как раз я равнодушен. Нет, могу в хорошей компании и под настроение даже хорошо могу. Но я всегда знаю, когда надо остановиться. Кроме того, чаще всего мне проще отказаться. У меня другой запой. Читательский. Ещё с детства так повелось. Примерно с детсадовского возраста, когда я только-только научился читать, книги стали моим избавлением от серости жизни, от неприятностей и путём в мир фантазий и сказок. И я так увлекался чтением, особенно если в руки попадался какой-нибудь томик, типа о Робинзоне Крузо, о пиратах или о рыцарях, что я тогда не видел больше ничего. Я мог не выучить уроки, мог пропустить школу. И читал до тех пор, пока книга не заканчивалась. Родители со мной воевали по-всякому, и запрещали, и ремня по заднице давали. Не помогало. Это была беда. И только повзрослев, я научился хоть как-то контролировать это. Поэтому во времена бифуркаций, когда у меня были важные проекты, много работы и так далее, я никогда не позволял себе читать. Иначе всё.

А тут я решил немного расслабиться и сел за чтение. А мне уже второй раз стучат и отвлекают. Бесят!

Стук повторился.

Мысленно чертыхнувшись, я пошел открывать.

К моему несказанному удивлению, на пороге стояла… Наденька… смысле Мулина мама.

— Муля! — экспрессивно воскликнула она, практически врываясь в комнату (я еле успел отскочить с её дороги), — объясни мне! Что происходит?

Она буквально упала на стул, заламывая в отчаянии руки:

— Муля! Это катастрофа!

— Что случилось? — осторожно спросил я.

В таком состоянии женщине нужно дать возможность выговориться, выпустить пар. И только потом можно беседовать, взывать к голосу её разума и так далее. Но пока она так взвинчена, ничего предпринимать нельзя. Это первое правило при общении с женщинами.

Поэтому я сказал:

— Рассказывай! Всё. Подробно.

Женщинам нравится, когда их просят рассказать всё подробно. От перечисления подробностей и воспоминаний они успокаиваются и приходят в нормальное состояние.

— Ты представляешь, Модест хочет подавать на развод! — воскликнула она и поднесла надушенный кружевной платочек к глазам, аккуратно промокнув слезинку, чтобы не размазать косметику. Плакала Надежда Петровна виртуозно — уголками глаз.

— Но ты же живёшь с отцом, — сказал я и тут же понял, что совершил стратегическую ошибку.

Надежда Петровна вспылила:

— Ну, ты сам подумай, Муля! Мы же нормально все вместе жили! Зачем было разводиться?! А теперь что будет? Дуся говорит, что он себе какую-то бабу завёл! Муля! Ты представляешь! Не успела я из дома уйти, как он тут же бабу привёл!

— Во-первых, ты ушла из дома давно, — успокоительно сказал я, — и ушла первой. То есть бросила его.

— Но Муля! Как я могла не уйти к Павлику?! — вскричала Надежда Петровна так, что бедный Герасим, который, как мышка, сидел за другим краем стола и не отсвечивал, с перепугу уронил две гайки под стол. — У нас ребёнок общий! Ты!

— Ну, вот, — сказал я гипнотизирующим тоном, — ты ушла. Он жил один. Теперь решил тоже создать семью.

— Но Муля! — закричала Надежда Петровна, — зачем ему семья?! У него Дуся есть. Она спокойно ведёт всё хозяйство! Я тоже захожу два раза в неделю, контролирую, подсказываю. А теперь что будет?

— А теперь он женится, — сказал я, и Надежда Петровна опять зарыдала.

— Мама, — сказал я, когда поток слёз, жалоб и причитаний чуть иссяк, — ты что, любишь Модеста Фёдоровича? Тогда зачем уходила к отцу?

— Муля! Ты же сам знаешь, я всю жизнь любила и люблю только Павла Григорьевича! — вспылила она. — Это мой отец не позволял мне за него замуж выйти. Но сейчас я могу жить так, как хочу!

— И это прекрасно, — примирительно сказала я, — ты большая молодец, что у тебя хватило мужества понять, что ты хочешь. И хоть часть жизни пожить с любимым человеком. Но почему ты не допускаешь, что и Модест Фёдорович тоже хочет поступить также?

Надежда Петровна охнула и с недоумением посмотрела на меня. Такая мысль ей явно не приходила в голову.

— Он двадцать восемь лет прожил рядом с тобой, поддерживал тебя. Принял меня и воспитал как родного сына. Потом ты ушла к отцу. Он и это принял. Жил один. А сейчас он встретил женщину и решил на ней жениться. Что в этом плохого?

— Как что?! Как что?! — запричитала Надежда Петровна, — ты, Муля, слишком молод и не понимаешь, что у него могут быть дети. И квартиру придётся делить.

— Ну, и что из этого, — пожал плечами я, — ну и поделим, если надо будет. Тем более, что тебе есть где жить, у меня тоже есть вот жильё…

— Да какое это жильё! — взвилась Наденька, — кстати, ты где телевизор подевал?

Она окинула взглядом комнату и тут её взгляд остановился на Герасиме, который нашел-таки под столом свои гайки и сейчас вылезал из-под стола.

— А это ещё кто?!

— Знакомься, мама, это — Герасим, мой сосед, — светским тоном представил его я. И развернулся к Герасиму, — Герасим, а это Надежда Петровна, моя мама.

Герасим пробормотал что-то невразумительное, он жутко стеснялся и мычал.

Надежда Петровна соседа моего проигнорировала, у неё были заботы гораздо поважнее какого-то там Герасима.

— Муля! — она всё возвращалась к теме, которая её беспокоила, — нужно же что-то делать! Что-то срочно предпринять! Ты должен поговорить с отцом. Он тебя послушается!

— О чём поговорить? — удивился я.

— Он не должен на ней жениться! — выпалила Надежда Петровна. — Мне Дуся говорила, что Модест ей признался, что это его аспирантка! Муля! Ты представляешь, он связался с несовершеннолетней! Она какая-то аферистка! Теперь его посадят в тюрьму! Это такой позор для всей нашей семьи будет!

Мулина мать, как обычно, всё утрировала и гиперболизировала, — поэтому я сказал успокоительным тоном:

— Мама, успокойся, Маша взрослая, ей двадцать девять лет, — сказал я, — и она скоро должна защитить кандидатскую диссертацию по физколлоидной химии. Ну, не может она быть проходимкой и аферисткой.

А сам вспомнил Ломакину. Хотя, если честно я её аферисткой и не считал. Просто дурочка-неудачница, глупыми бедами которой столь хитроумно воспользовался Попов, чтобы насолить Мулиному отцу.

— Ты что, всё знал?! — всплеснула руками Надежда Петровна, — ты всё это время знал и молчал?!

Она разрыдалась:

— У меня нет больше сына! — сквозь рыдания причитала она и мне это уже надоело. Я всегда стараюсь потакать женщинам. Они — слабый пол, они — украшение нашей жизни и имеют право на некоторые капризы, экспрессию и слабости. Но у Надежды Петровны это уже переходит здравый смысл. Её эгоизм просто зашкаливает. Привыкла, что все её хотелки всегда исполняются. А жизнь, она такая, что иногда нужно и желания других людей учитывать. Окружающих.