Муля, не нервируй… Книга 2

— Ты разве не собираешься к нему в кабинет? — удивилась она.

На что я пожал плечами и ответил:

— Меня не вызывали. Сижу, работаю.

Некоторое время в кабинете было молчание. А потом дверь без стука распахнулась и вошел сердитый комсорг.

Глава 7

— Бубнов, — раздражённо сказал он, явно преодолевая себя, практически сквозь зубы. — Сегодня лекция будет не в Красном уголке, а в актовом зале. Желающих много. На какую тему ты будешь беседу проводить? Ты тезисы сделал? Мне же записать нужно.

— Впервые слышу, — равнодушно ответил я и переложил документы в папке, с которой сейчас работал.

— Потому что ходить на профсоюзные собрания надо, Бубнов! А не личными делами заниматься! — возмущённо рявкнул он и добавил раздражённым тоном. — Тему говори!

— Какую тему? — удивился я.

— Твоей лекции сегодня! — взвился комсорг.

— Я не планировал никаких лекций ни сегодня, ни в будущем, — ответил я удивлённым тоном.

— Как это не планировал?! — аж подпрыгнул комсорг, — почему не планировал?

— Не хочу, — пожал плечами я.

— Как это ты не хочешь?! — подскочил комсорг и уронил одну из своих папок.

— Аккуратнее, — по доброте душевной посоветовал я. — Места здесь мало, поэтому постарайтесь делать минимум резких движений. В крайнем случае можно выйти на коридор, и руками там помахать. Если уж так сильно хочется.

Лариса, которая прислушивалась к нашему разговору не выдержала и хрюкнула.

Комсорг бросил на неё злой взгляд, и она сделала вид, что это не она, и вообще, даже если и она, то она ничего такого и не имела в виду. А Мария Степановна просто поджала губы.

— Бубнов, не паясничай и давай тему! — продолжал злиться комсорг. Кажется, он так и не понял, что я его только что послал лесом.

— Не хочу, — я зевнул и с подвыванием потянулся.

Комсорг побагровел.

— Бубнов, на вчерашнем собрании было принято решение, что ты будешь читать лекции в актовом зале. Так что давай говори тему и не выделывайся!

— А у нас что, крепостное право? — удивился я, — как это вы за меня приняли решение?

— Все комсомольцы должны вести лекции, Бубнов. Дело комсомола — формировать и воспитывать молодёжь в духе коммунизма, готовить поколение всесторонне развитых людей, которые будут жить, работать и управлять общественными делами при коммунизме, — с еле сдерживаемым негодованием от моей непонятливости сказал комсорг, процитировав строчки из Устава комсомольской организации нашего Комитета.

— Верно, — согласился я, — есть в Уставе и другие строчки. В том же Уставе сказано, что каждый комсомолец должен быть примером для молодежи. И все комсомольцы должны пробовать себя в выступлениях. Если взять количество наших комсомольцев и разделить на количество дней, то получается, что каждому выпадает доклады делать по два раза за год. А я уже выступил три раза. Так что теперь очередь других.

От моих слов у комсорга глаза полезли на лоб.

— Бубнов, — он аж сдулся, — но не все могут делать хорошо доклады!

Если он хотел мне подольстить, то сильно просчитался. Я на такую грубую подначку не ведусь ещё со школьного возраста.

И я ответил:

— Так главная задача комсомола какая — формировать полноценную советскую личность, борца за коммунистическое дело. И задача нашей ячейки дать всем комсомольцами одинаковые условия для этого формирования. А не выделять одних и задвигать других.

На комсорга было страшно смотреть. Такое впечатление, что он сейчас взорвётся. Поэтому я добавил контрольный:

— Кроме того, как я узнал, Почётную грамоту за мои лекции и денежную премию получили вы, а не я. Вот и думайте теперь сами.

Комсорга переклинило, и он выскочил из кабинета, прошипев на прощанье злобное:

— Ну, всё, Бубнов, теперь тебе крышка!

А вечером я сидел на кровати с ногами и читал книгу. Да, вот так. Как в детстве читал. Взял сегодня в библиотеке «Граф Монте-Кристо» и теперь с наслаждением читал. Рядом, на тумбочке стояла чашка с чаем и блюдце с печеньками. Какая восхитительная красота! Нет ничего лучше, чем вот так читать (хотя ещё спать в дождь на веранде дачи тоже приятно). Запахи сладкого мятного чая, овсяного печенья и бумажных страниц смешивались и давали тот упоительный непередаваемый аромат, который может понять только любитель чтения.

И такое я получал удовольствие, что не крики, ни ругань на кухне, ни скудная обстановка Мулиной комнаты, ни время, куда я попал, и где нужно всё начинать заново — ничто мне больше не мешало. Я погрузился в сказку из своего детства и волшебные книжные ароматы.

И тем сильнее было моё разочарование, когда в дверь постучали.

Причём постучали так требовательно, что пришлось идти открывать.

На пороге стоял и топтался Герасим.

Как-то в последнее время он был то в запое, то, наоборот, пропадал сутками на работе, и особо как-то не отсвечивал. А тут вдруг заявился.

— Муля, — сказал он, — ты это…?

— Что? — сперва не понял я, а потом решил, что он похмелиться хочет. — Извини, Герасим, у меня ничего нету. Было две бутылки, одну ты выпил, вторую ещё с кем-то. Ничего нету. Ты у Гришки проси, у него всегда есть.

— Нет, Муля, я не буду, — даже замотал с негодованием Герасим, — в завязке я нынче.

— А что тогда? — удивился я, больше тем для общения у нас и не было.

— Надо это…! — Выдохнул Герасим, но сформулировать не смог и умоляюще посмотрел на меня.

— Что именно? Объясни. Передвинуть помочь что-то? Или что?

— Нет, я покажу, — он вытащил из кармана какую-то детальку и показал мне, — у тебя есть такая? Мне надо.

Когда я пытался отыскать Мулины вещи, то залезал посмотреть во всевозможные места. Так-то Муля особо барахольщиком не был (хотя расхламление я на этом выходном точно проведу), и я где-то в нижнем ящике тумбы видел большую коробку со всякими деталями, гайками и гвоздями.

— Сейчас гляну, — сказал я, — ты заходи, Герасим.

Герасим вошел. Но продолжал топтаться возле входа — не хотел топтать ковёр (дорожку Дуся сняла в стирку).

Я вытащил плоскую жестяную коробку не то от печенья, не то от конфет, ещё дореволюционную. С цветами, котиками и «ятями» в надписи. Открыл её — она была забита всякой всячиной. Но выделить среди этого полуржавого хлама искомое я не смог. Поэтому сказал:

— Герасим, вот, что есть. Ты давай садись к столу и сам посмотри, — и поставил всю коробку на стол.

Герасим обрадовался и деловито приступил к поиску. Он перебирал все эти детальки с таким благостным видом и нежностью, словно совершал медитацию.