Муля, не нервируй… Книга 2

— Сразу, как только поступила в аспирантуру, — поджав губы, сказала Таня. — Сама по себе Сазонова, как химик, слабая и написать диссертацию так быстро не смогла бы. Жа и вообще самостоятельно не смогла бы. Поэтому она соблазняла нашего научного руководителя, чтобы защититься досрочно.

По залу прошелестел вздох. Толстопузый предупредительно постучал карандашиком по графину.

— Он ей даже место младшего научного сотрудника дал, хотя она и не имеет ещё кандидатской степени, — наябедничала Ломакина и посмотрела на всех ясными невинными глазами.

Машенька, которая сидела возле меня, чуть не подпрыгнула после этих слов, я еле удержал её.

— Тихо, — шепнул я ей. — Ещё не время.

— Мы с Сазоновой вместе поступили в аспирантуру, в один день, — продолжала искать правду Ломакина, — и ей сразу дали мэ-нэ-эса, а я так и работаю лаборантом. И другие аспиранты тоже: Якимов, Григорьев, Шамрова, Зуев и Рахимов. Хотя Шамрова и Рахимов пришли на два года раньше. А всё ещё лаборантами работают.

В зале поднялся такой шум, что ни стучание по графинчику с водой, ни призывы к тишине не помогали. Толстопузый пытался унять народ, но не получалось. Все кричали, доказывали и возмущались одновременно. И ничего понять нельзя было.

— Вот мразь, — сказала Машенька и с ненавистью посмотрела на лучшую подругу, уже бывшую.

Та как раз в это время посмотрела на Машеньку и в её взгляде промелькнуло такое злобное торжество, что у меня аж холодок по позвоночнику прошел. Мда, это она ещё такая юная, тоже где-то под тридцатник ей. А что с нею будет в пятьдесят, когда она пообтешется и наберётся опыта? Страшно даже подумать.

— Товарищи, кто желает высказаться по этому поводу? — спросил толстопузый и с затаённой угрозой сказал, — и давайте не шуметь и говорить по очереди. А кто будет нарушать дисциплину, сейчас Ольга Михайловна быстренько на списочек всех запишет и завтра Ивану Ивановичу мы передадим. И эти товарищи останутся без квартальной премии. И не говорите потом, что я не предупреждал.

В зале мгновенно застыла звонкая тишина. Лишь было слышно, как сзади сопит одышливый толстяк. Надеюсь, за громкое сопение его не лишат квартальной премии.

— Так есть желающие выступить? — опять задал вопрос толстопузый.

Старушка подскочила и воскликнула, вытягивая руку, высоко вперёд:

— А можно я скажу?

— Вас, Зинаида Валерьяновна, мы уже слушали, — недовольно поморщился толстяк.

— Где это вы меня слушали? — возмутилась она, — посмотрите в свой протокол! Я надеюсь, вы его правильно ведёте?! В разделе «были заданы вопросы и выступили» меня нету!

— Говорите, — с неохотой протянул толстопузый.

Старушка юрко выскочила к трибуне и затараторила:

— Товарищи! Я знаю Модеста Фёдоровича всю его профессиональную жизнь. Ещё с аспиранта его прекрасно помню. И я вам скажу — нет человека более порядочного, чем он. И жену его, Надежду Петровну тоже знаю. Я всю семью их хорошо знаю, мы с покойным Петром Яковлевичем…

— Зинаида Валерьяновна, — рявкнул толстопузый, — давайте ближе к делу. Ваши воспоминания, конечно, очень интересны, но мы здесь собрались по другому поводу.

По залу прошелестели смешки.

Старушка после такой отповеди гневно вспыхнула и едко сказала:

— Валентин Альфредович, мы тоже прекрасно знаем, что вы — друг Попова. И знаем, к чему вы всё это ведёте…

В первом ряду справа подскочил похожий на колобок мужичок, лет за пятьдесят и возмущённо закричал:

— Я бы попросил без ваших инсинуаций, Зинаида Валерьяновна!

— Вы хотите сказать, что я не права, Виктор Семёнович? — закричала старушка.

Толстопузый побагровел и заорал тоже:

— Зинаида Валерьяновна! Извольте сесть на своё место! А не то я приму меры и выведу вас из зала!

Старушка дёрнулась, как от оплеухи, и, чеканя шаг, с ровной спиной, вернулась на своё место. Так как мы с Машенькой сидели на первом ряду слева, то мне было прекрасно видно, как дрожат её губы и сколько усилий она прилагает, чтобы не разрыдаться.

— Кто ещё желает сказать по этому вопросу? — спросил толстопузый (я проникся к нему таким неуважением, что заставить себя называть его Валентином Альфредовичем не мог даже мысленно).

— Я желаю! — поднял руку какой-то невзрачный парень.

Он дождался, когда толстопузый ему кивнул, прошел за трибуну и сказал:

— Я считаю, что Сазонова позорит наш коллектив. И ей не место в нашем институте! От имени нашей комсомольской ячейки вношу предложение исключить Сазонову из аспирантуры и не позволить защищаться в нашем спецсовете!

— А по поводу рабочего места, что думает комсомол? — деловито спросил толстопузый.

— Журавлёва из декрета выходит, если не ошибаюсь, через полгода, — развёл руками комсорг, — до этого времени Сазонова не защититься. Она вообще теперь не защититься. Соответственно работу она сама потеряет.

— Понятно. Спасибо! — поблагодарил комсорга толстопузый. — Ещё кто хочет выступить? Давайте активнее, товарищи.

Потом пытался сказать своё слово какой-то дедуля, но его, как и Зинаиду Валерьяновну быстро затюкали и заткнули. Потом говорили ещё пару человек, но столь невнятно, «для галочки», что и упоминать незачем.

— Слово даётся Сазоновой, — провозгласил толстопузый и ехидно посмотрел в нашу сторону.

Маша чуть сжала мою руку, встала и решительно вышла к трибуне:

— Всё что здесь сказано, — звонким от напряжения голосом сказала она в полной тишине, — всё перекручено и искажено. Я не буду говорить, кому и зачем это надо. Но скажу вам так, товарищи. Моя совесть и душа чиста! Ничего предосудительного и порочащего честь института я не сделала. И Модест Фёдорович тоже!

С этими словами она развернулась и вернулась на место.

— Молодец! — тихо сказал ей я.

Она чуть улыбнулась, совсем краешком губ. Но уже хорошо, что она не паникует, а держится.

— В таком случае, считаю обсуждения законченными, — заявил толстопузый, — сейчас из вашего числа мы изберём счётную комиссию и будем голосовать за исключение Сазоновой. Голосование открытое. Я подчёркиваю это. Поэтому мы всем коллективом увидим, пофамильно, кто потакает безнравственности и разврату.

Вот гад! По сути это не завуалированное давление на общественное мнение.

— Одну минуту! — я встал с места и громко сказал, — не всем ещё дали слово! Я ещё не выступил!

— А вы собственно кто такой? — мазнул по мне пренебрежительным взглядом толстопузый, и с возмущённым видом обратился к залу, — кто пустил сюда посторонних?

Но мне на его возмущение было чихать. Я уже шел к трибуне.

— Позвольте представиться, — громко сказал я, — Бубнов Иммануил Модестович!

На зал моментально рухнула оглушительная тишина. С задних рядов тянули шеи, чтобы лучше меня рассмотреть.