Муля, не нервируй… Книга 2

Я не знаю, что такого может рассмотреть Ложкина в трупе, если он труп, но раз Печкин сказал, значит, подождём. В таких случаях всегда, чем больше народа задействовано, тем лучше (хотя всё равно не пойму, откуда у старушки такая тяга к рассматриванию трупов?).

— Ты его чем стукнул-то? — спросил я Жасминова: нужно было разобраться в ситуации, хотя бы в общих чертах (не знаю зачем оно мне надо, но во всех детективах положено было поступать именно так).

— Он ругался со мной, обзывал! — горестно простонал преступный Жасминов, схватившись за голову. — Начал меня обзывать. Я вспылил и толкнул его. Он не удержался, упал и ударился головой об угол стола. И умер… Поверьте, я не хотел! Ну, зачем мне убивать его?!

И хотя я легко мог привести как минимум двадцать пять причин, зачем Жасминову убивать Гришку, но всё-таки я не сомневался, что он особо и не хотел. Идти в тюрьму на длительный срок, я точно не помню, пятнадцать или двадцать пять лет, особенно когда ты успешный артист — более, чем глупо, даже для Жасминова.

Наконец, подошла Ложкина.

— Злыдни и обормоты, — проворчала она, — ещё и дорожку кровью испачкали. Лилька придёт — ругаться будет. И правильно! Попробуй потом ещё отстирать её, дорожку такую…

Она подошла к Гришке и тут я стал свидетелем удивительного, почти мистического, исцеления: она как-то неожиданно-резко схватила Гришку под мышки, чуть приподняла, потрясла, пнула его, перевернула и пнула ещё раз, но уже гораздо сильнее.

Не успел я вознегодовать, мол, зачем же так издеваться над трупом, как из груди данного трупа раздался протяжный хрип, затем он и вовсе закашлялся, и застонал.

— Ну, вот и всё, — ворчливо сказала Ложкина и повернула голову к Печкину, — Пётр Кузьмич, пойдём-ка котлетки лучше кушать, я там уже всё и разогрела давно. Котлетки из телятинки, как ты любишь. Покушаешь, пока тёпленькие…

И при этом она так умилительно улыбнулась, словно это и не Ложкина вовсе, а кроткий херувим из садов иерихонских.

Я аж глаза протёр от изумления, настолько разительным был переход от свирепой любительницы пинать трупы до заботливой хозяюшки.

— Ты давай иди, Варвара Карповна, — степенно молвил Печкин доминирующим голосом, — готовь там на стол, что ли. Я сейчас туточки проконтролирую и приду. Ступай.

Ложкина без всяких на то возражений, как миленькая, развернулась и посеменила в комнату.

— Вот это дисциплина! — невольно восхитился я.

— А чё там! — махнул рукой Печкин, но скрыть самодовольный вид не смог, — с моё поживешь и не такому научишься. Бабу нужно в узде завсегда держать — первое правило стабильной и счастливой семьи. Иначе чёрте что получится.

Я был с ним солидарен. Хотя, чтобы научиться этому, явно нужен недюжинный педагогический талант. Можно даже сказать, призвание свыше.

— Что случилось? — наконец-то открыл глаза Гришка и, застонав, схватился за голову.

— Осторожнее! — сказал я, — а лучше пока полежи, Гриша.

— Кто это меня так, а? — с невольным уважением в голосе спросил Гришка. Силу он почитал.

— Я, — опустил покаянно голову Жасминов, — извини, Григорий. Не хотел тебя убивать. Так оно как-то само получилось.

— Ыыыых, — понуро махнул рукой Гришка и со стуком откинул голову обратно на пол.

— Осторожнее! — опять воскликнул я.

— Может, в больницу его надо? — с беспокойством спросил Жасминов, впрочем, как мне показалось, больше имитируя беспокойство, артист всё-таки.

— Не надо меня в больницу! — перепугано взвился Григорий, затем опять уронил голову на пол и сдавленно ойкнул.

— Но ты же ранен, — попытался пробиться к Гришкиному голосу разума я. Но то ли разум у Гришки был размером с грецкий орех, то ли я растерял в этой ситуации дар убеждения: сколько я не уговаривал, а склонить его к посещению врача вообще не вышло: Гришка до ужаса боялся уколов и людей в белых халатах.

— Меня лечить надо по старинке, — прохрипел Гришка, морщась от боли, — мы у нас в цехе только так и лечимся. И ещё иногда и дёгтем. Но это если совсем уж…

— Чекушку ему надо, — пояснил Печкин и со вздохом добавил, — жаль, что я сейчас не могу. Меня Варвара Карповна ожидает. Но обязательно подойду позже.

С этими словами он торопливо ретировался.

— Ишь, хитрый какой! — прохрипел Гришка осуждающим голосом, — это он просто не хочет на бутылку скидываться.

— Я денег на бутылку сам дам! — торопливо заявил виноватый Жасминов, — вот только где её приобрести? Магазины, небось, уже закрыты.

— Скажи Герасиму, он сходит, — дал ценный совет из-под стола Гришка умирающим голосом. — И скажи, пусть поторапливается. Худо мне. Могу и не дождаться.

— Я мигом! — просиял Жасминов. Он был счастлив, что всё более-менее благополучно разрешилось и теперь ему не придётся идти в тюрьму. На повергнутого Гришку он старался не смотреть, видимо совесть таки мучила.

Пока Жасминов ходил хлопотать насчёт выпивки, мы с Гришкой остались наедине. Нет, так-то моим первым желанием было уйти, но бросать раненого в голову человека одного я побоялся. Кто его знает, что может взбрести в его надтреснутую голову. Ещё, не дай бог, дом решит поджечь, ради интереса.

— Муля, — прохрипел Гришка с пола. — У меня беда.

— Да, Гриша, мне жаль, что так всё получилось, — посочувствовал соседу я.

— Не потому, — махнул рукой Гришка, — Лилька пошла тёщу с автобуса встречать…

— Опять, что ли? — удивился я.

— Угу, — душераздирающе вздохнул Гришка и пожаловался, — и главное, коварная такая, чтобы был повод вернуться, так она Кольку в деревню сперва забрала, якобы молочка козьего попить. А теперь обратно привезёт, и заодно сама приедет.

— Мда, — только я смог, что выдавить я, и озадаченно почесал бритый затылок.

Вот теперь уж начнётся. Под гостеприимным кровом коммунальной квартиры вот-вот соберётся весь серпентарий. Надо бы ещё Мулину маменьку, Надежду Петровну, позвать, как говорится, для колорита и полного счастья.

— Муля, что мне теперь делать? — с беспокойством спросил Гришка, — меня больше дежурить на заводе не пустят, я ещё эти отгулы не отгулял.

— Пусть сперва приедет, потом разберёмся, — обтекаемо ответил я.