Муля, не нервируй… Книга 4

— И расспрошу, — сердито буркнул я и отправился прямиком к Большакову.

В приёмной, как обычно, восседала суровая и неизменная Изольда Мстиславовна. И, как обычно, зябко куталась в многочисленные шали и палантины. На лбу её залегала складка, стёкла очков неприступно поблёскивали.

Однако, при виде меня она расцвела:

— Муленька! — её глазки свозь толстые стёкла роговых очков умильно заблестели, — ты представляешь, наш кориантес дал уже одну псевдобульбу! Осталось дождаться ещё две и можно будет отсаживать!

Она говорила «наш кориантес». Намекая на то, что хоть я его ей и подарил, но подарок этот с её точки зрения был слишком ценным, чтобы она могла его полностью принять.

— А цветёт уже? — придав своему голосу тревожные нотки, участливо спросил я (хотя на самом деле мне было абсолютно плевать).

— Ещё нет, — печально вздохнула старушка и закручинилась, — боюсь, что нескоро это будет.

Она обрушила на меня поток информации, начиная от того, сколько раз она подкармливает, поливает и лелеет эту ерунду, и заканчивая надеждами, что вот стоит только пересадить кориантес в какой-то особый горшок, и сразу всё наладится.

Я посокрушался, что нужный горшок всё никак не привезут из Жмеринки (странно, почему именно оттуда?). Выразил надежду, что скоро вся Москва заколосится кориантесами, сильнее даже, чем в Колумбии, а имя Изольды Мстиславовны навеки впишут в Летопись славных граждан столицы (очевидно, сразу после Минина и Пожарского).

— А ты собственно говоря, зачем к Ивану Григорьевичу? — через полчаса спохватилась старушка-секретарь.

Я не стал скрывать причину своего визита и чистосердечно рассказал всё, о чём мне поведал Козляткин.

— Ох, не лез бы ты туда, Муленька, — пошамкала морщинистыми губами Изольда Мстиславовна. — Александров — страшный человек. Держись от него подальше, я тебя прошу.

Предупреждению моей ботанической соратницы я, конечно же, внял, но нужно было выяснить всё из первых уст. Поэтому к Большакову я таки был намерен прорваться.

— Ладно, иди, — вздохнула Изольда Мстиславовна и, кажется, перекрестила меня в спину.

Большаков сидел за столом и что-то сердито подсчитывал на самых обычных деревянных счётах. Костяшки метались туда-сюда и только громко щёлкали.

— Здравствуйте! — скромно сказал я.

Хозяин кабинета не ответил. Пощёлкал ещё пару раз и только потом изволил поднять на меня суровый взор.

— Вроде я тебя не вызывал, Бубнов, — неприязненно сказал он.

— Вопрос крайней важности, — решительно ответил я. — Я займу у вас буквально минуточку.

Большаков нахмурился и не ответил ничего. Сесть он мне не предложил, и я стоял посреди кабинета почти навытяжку.

— Мне сказали, что советско-югославский проект у нас отобрали, — пошел ва-банк я.

— Языки бы им поотрывать, — прорычал Большаков и стукнул кулаком по столу, аж счёты подпрыгнули и задребезжали, — Меньше надо было всем растрепать!

Я немного подождал, пока он выпустит пар, затем спокойно сказал:

— А вы можете рассказать подробности?

— Что-о-о?! — чуть не подскочил Большаков, — ты кем себя возомнил, Бубнов?!

— Членом вашей команды, которая работает на результат, — чётко и ёмко ответил я, — узнав о проблеме, хочу выяснить подробности, чтобы попытаться с помощью мозгового штурма найти решение и вернуть проект обратно!

Но Большаков мою браваду не оценил. Он зло прищурился и процедил:

— Вон отсюда!

Но я уже закусил удила, раз всё рухнуло. Если я остаюсь без квартиры и остального, то делать мне в Комитете больше нечего. Фаине Георгиевне я всё равно больше помочь не смогу. Остается единственный вариант — мириться с Адияковым, брать его фамилию и ехать в Якутию. А дальше, года через два-три, когда страсти поутихнут, будет видно. Поэтому, имея «запасной вариант», гнева начальства я не боялся совершенно. И спокойно сказал:

— Кричать на меня не надо, Иван Григорьевич. Я вам, вроде как, ничего плохого не сделал. Наоборот, пришел помочь найти выход. А вы со мной, как с собакой общаетесь. Хотя нет, на своего пса вы так не кричите.

Лицо у Большакова от моих слов ещё больше вытянулось, и он изумлённо сказал:

— Ты меня не понял, Бубнов?

— Я хочу услышать ответ, — продолжил настаивать я, — этот проект разработал я, вложил в него много труда. И я имею право узнать, что произошло!

— Я тебя уволю! — заскрежетал зубами Большаков.

— Я и сам сейчас выйду отсюда и напишу заявление об увольнении! — резко ответил я. — Работать с человеком, который даже не может отстоять простой проект на первых этапах — глупо!

Большаков побагровел и тихо сказал:

— Ты знаешь, что я за такие слова могу тебе сделать, Бубнов?

— Да мне всё равно, — усмехнулся я и мстительно добавил, — тем более, если это единственное, что вы можете сделать.

Большаков на миг прикрыл глаза, словно собираясь с силами, затем посмотрел на меня нечитаемым взглядом и процедил:

— Александров подсуетился. Написал разгромную статью. Её показали Сталину. Он вызвал Александрова и тот убедил его, что проект я запорю. Сталин отдал его ему.

Он устало вздохнул. Видно было, что это его очень подкосило.

— И вы молча это проглотили? — дивился я, — не стали доказывать Сталину, что этот проект ваш и только вы сможете его реализовать достойно?

— А зачем это мне? — устало потёр виски Большаков.

— Да хотя бы, чтобы показать свой профессионализм, — ответил я, — показать, как надо снимать кино. Причём на самом высшем уровне.

Большаков не ответил.

— Да и Фаине Георгиевне помочь с главной ролью, — продолжил я, — как она теперь…

— Вот меньше всего я беспокоюсь о Раневской! — зло фыркнул Большаков.

— А зря! Она — великая актриса всех времён и народов. Лучшая среди остальных!

— А ты знаешь, что твоя великая и лучшая хотела меня убить? — хмыкнул Большаков. Глаза при этом его были серьёзными.

Теперь лицо вытянулось у меня.

— В смысле? — захлопал глазами я.

— В прямом, — усмехнулся Большаков. — Пару лет назад. В Ташкенте. Пришла ко мне в кабинет и сказала, что хочет меня убить.