Муля, не нервируй… Книга 4

— А кто это? — поморщился я.

— Главный режиссер Большого театра, — презрительно хмыкнул Жасминов.

— Ты их осуждаешь? — удивился я.

— Да не осуждаю я их, Муля! — фыркнул Жасминов, — мне обидно, что меня теперь никуда не берут. Из-за того, что я с замужней бабой чуток покуролесил. Я теперь для них словно прокажённый. А эти товарищи спокойно занимаются развратом прямо на рабочем месте, не скрываясь и всё им нипочём.

Он вздохнул.

— А зачем тебе два червонца? — спросил я, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

— Напиться хочу, — сдержанно ответил Жасминов и с тревогой спросил, — Муля, ты знаешь, у кого можно самогон купить в это время?

Я пожал плечами, мол, не знаю.

— Вот и я не знаю, — вздохнул Жасминов, — Раньше всегда Гришка бегал. Он-то знал. А сейчас…

Помолчали.

Наконец, я сказал:

— Орфей, я могу попробовать тебе помочь.

— Помоги, Муля, век должен буду! — глаза у Жасминова вспыхнули, словно лампочки Ильича. — Мне две бутылки хватит.

— Я не о самогоне. В другом помочь. Я поговорю с Глориозовым и с Капраловым-Башинским, — пообещал я, — результат не гарантирую, но спросить — спрошу.

— Глориозов? — скривился Жасминов, — этот бездарь?! А про Капралова-Башинского я даже говорить не хочу…

— Тогда у тебя остаётся единственный вариант — петь куплеты на летней сцене в парке.

Жасминов от неожиданности аж возмущённо подпрыгнул, чуть не опрокинув бутылку с остатками кефира.

— Осторожнее, — сказал я и пояснил, — я шучу конечно же. Но если ты будешь носом и дальше вот так крутить, то вообще без работы останешься. Да, у тебя сейчас сложные времена. Но начинать нужно с той высоты, куда можешь дотянуться. И если не получается сразу на самый верх запрыгнуть — то нужно брать, что дают, потихоньку готовиться, и ждать удобного момента.

Жасминов вздохнул, а я продолжил нотацию:

— Так что с этими товарищами я поговорю. Хотя результата не гарантирую. Сейчас в театральной жизни всё сложнее стало. Сплошные страсти и интриги.

Жасминов опять вздохнул и согласно кивнул.

— Но взамен, Орфей, я тебя буду тоже просить об услуге…

Говорят, беда не приходит одна. Вот и с Дусей у нас тоже началась война.

В отместку за то, что вчера я не стал ужинать, Дуся на завтрак приготовила пшённую кашу, но не просто пшённую кашу, а на молоке и с пенками (она знает, что я ненавижу пшённую кашу, поэтому её и приготовила). Я демонстративно отказался это есть и с ледяным выражением лица ушел на работу. Завтрак остался на столе нетронутым.

Пусть знает.

Я ушел и даже не обернулся на прощание, чтобы не видеть Дусино ехидно улыбающееся лицо.

Соответственно настроение у меня было не очень.

А на работе меня уже поджидал Козляткин. Злой и мрачный. Он сидел прямо в моём кабинете, на моём рабочем месте. Лариса и Мария Степановна сидели, как мышки, и старались не отсвечивать. И, кажется, даже не дышали.

При виде меня Козляткин надулся, побагровел и заорал:

— Бубнов! Ты что творишь?!

Он долго орал. В течение последних двадцати минут я узнал о себе много нового. Козляткин кричал, брызгал слюной, какой я несознательный, и тому подобное.

Я не спорил. Я тоже был злой и мрачный.

Дуся мне с утра то же самое сообщила.

А если двое взрослых людей сообщают одну и ту же информацию с разрывом в десять минут, значит, они либо сговорились, либо это действительно так.

— Я запрещаю тебе увольняться, — в конце своего экспрессивного монолога заявил Козляткин, — забери заявление из кадров. Ему ещё ходу не давали. Я запретил.

— Я Большакову обещал, — сказал я.

— Пока за финансирование на театр Глориозова не отчитаешься — никакого увольнения, — мстительно выбросил последний козырь из рукава Козляткин и при этом ещё более мстительно и многозначительно добавил, — кроме того, ты мне кое-что обещал.

Мда. Крыть было нечем.

Уши у Ларисы и Марии Степановны предательски дрогнули и зашевелились от любопытства. Думаю, сегодня весь Комитет по искусствам СССР будет гадать, что именно я обещал Козляткину, что мне даже увольняться нельзя.

Это ещё больше не прибавило мне настроения.

— Пошли в мой кабинет, — заметив алчное любопытство коллег, буркнул Козляткин.

Пришлось идти.

— Ты понимаешь, Муля, я же тебя не виню! — возмутился он, когда мы остались в его кабинете без посторонних ушей. — да, проект ты провалил, но ты лично мне обещал ты помнишь какую услугу!

— Но я же всё выполнил, — осторожно сказал я, — вас повысили.

— У меня испытательный срок! — взревел Козляткин, но бросив тревожный взгляд на дверь, за которой стопроцентно подслушивал бравый и вездесущий Альберт Кузьмич, резко понизил голос почти до шёпота.

Тут в дверь дважды стукнули и Козляткин совсем притих:

— Да! — раздражённо крикнул он.

В кабинет просунулась голова секретаря:

— Сидор Петрович, — игнорируя меня, сказал он льстивым голосом, — тут от товарища Александрова звонили…

— Что? — покраснел Козляткин.

— Из Института философии. Просили передать, чтобы пакет со сценарием на советско-югославский фильм передали сегодня же с курьером, — он выпалил это на одном дыхании и примерно улыбнулся, — но я нигде не могу найти этот сценарий.

Козляткин посмотрел на меня мрачным взглядом.

Я внутренне хмыкнул. Из-за отсутствия лишнего времени, сценарий был у меня в единственном экземпляре. Я давал почитать Козляткину и Большакову, но потом сразу забрал, чтобы отдать машинистке и напечатать в четырёх экземплярах. Но закрутился и не отдал. Так что на данный момент сценарий есть только у меня. А Большакову и Козляткину я отдал лишь краткий синопсис. Чтобы был под рукой. Больше им и не надо.

— Муля, где сценарий? — спросил Козляткин.

— Машинистке отдал, — ответил я и широко улыбнулся.

— А сколько она его печатать будет? — нахмурился начальник.

— Пока не напечатает, — пожал плечами я и мстительно улыбнулся. — Может, и две недели. У меня почерк неразборчивый. И, к тому же, я писал, торопился. Так вообще всё непонятно. Так что долго будет.

— Но Александров велел… — заблеял Альберт Кузьмич.

Секретаря я проигнорировал. Стоял и смотрел на Козляткина.

Тот процедил:

— Альберт Кузьмич, спасибо. А сейчас оставьте нас, нам поработать надо.

— Но Александров… — опять заблеял тот.

— Вон я сказал! — заорал Козляткин, и бравого секретаря словно сдуло.

Он устало потёр виски и, глядя на меня, тихо и грустно сказал:

— Муля, что за детский сад? Уже ничего изменить нельзя. «Сверху» позвонили и велели проект передать Агитпопу. Большаков даже бодаться не стал. Понимает, что сейчас он ничего не сделает. Так что давай найди сценарий. Его до конца рабочего дня надо передать Александрову с курьером. Пусть собака подавится!