«Муромцы» в бою. Подвиги русских авиаторов

деревьев. Поворачивать поздно. Остается давать полный газ и идти на перетяжку. Дали полный. Но увы!

Оказывается, идем по ветру и перетянуть не успеем. Перед самыми верхушками Гаврилов затягивает, сколько

можно, корабль. Но скорость уже 75, уже цепляем за верхушки деревьев, конец... Кричу назад мотористам:

«Держи бомбы!»

Больше ничего не помню. В памяти остались треск и грохот. Следующее мгновение: Гаврилов лежит

калачиком на стеклах; я лежу на обломках стула и грудью упираюсь в исковерканный штурвал. Оглядываюсь

направо и налево, вижу крылья. Мелькает мысль: регулировка цела. В этот момент замечаю зловещие огни у

моторов. Горят карбюраторы. Вскакиваю и кричу: «Огнетушители!» Кабина стоит наклонно вперед и до земли

не дошла. Ясно слышу журчание бензина, текущего из разбитых баков. Помогаю подняться мотористу,

придавленному свалившейся бомбовой кассетой.

В это время со странным гулом взвивается пламя и окружает кабину. Внутри еще пламени нет, и путь

к дверям свободный. Один за другим спрыгиваем из дверей на землю. Прыгать приходится с двухметровой

высоты. Начинается стрельба пулеметных патронов на верхней площадке. Вспоминаю про бомбы, кричу:

«Удирай все! Сейчас бомбы рваться начнут!» Наши побежали, побежал и я. Отбежав шагов 60, чувствую, что

задыхаюсь. Пошел шагом. Подбегает моторист и берет меня под руку. Мы делаем еще несколько шагов и

видим яму. Спускаемся туда и садимся.

Страшный грохот, и вихри взрыва проносятся над нами. Мы оба прижались к земле. Начинают

сыпаться обломки. Когда дождь обломков прекращается, мы встаем и выходим на аэродром. Не могу больше

идти, задыхаюсь окончательно. Сажусь и кашляю сгустками крови. С поля на автомобиле подкатывает

Смирнов. Наши меня окружают, усаживают в автомобиль и везут в Чортков, в госпиталь.

Меня укладывают в той же палате, где лежит раненный третьего дня Казаков. Он немца сбить-то

сбил, но получил пулю и семь осколков около локтя и в предплечье правой руки. Мне безумно жаль погибший

корабль. Казаков меня утешает. Через час привозят артиллерийского офицера Се- редницкого — Ефимова, с

помятой ногой. Середницкий тоже подломался, а Ефимов получил ушибы. Вижусь с Се- редницким и сдаю

ему отряд. Советую тотчас же заменить поломанные части корабля таковыми с задержанного мною в отряде

старого корабля Клембовского. Говорю о ненадежности фронта и о том, что надо приготовиться ко всяким

случайностям.

На третий день мне делается плохо. Несколько дней лежу без памяти, причем брежу погибшим

кораблем и потерей «Мореля». Казаков все старается меня утешить и говорит, что достанет «Морель» от

первого же сбитого немца.

Фронт не выдержал и покатился назад. Бегут так, что немцы не в состоянии преследовать.

Приехавшему Серед- ницкому высказываю соображения относительно погрузки и заблаговременного отхода.

Его корабль уже готов, можно улетать. От моего корабля решительно ничего не осталось. Кортик Юшкевича

нашли за 600 метров от места взрыва, на аэродроме. В лесу образовалась поляна. Наши прощаются и уезжают.

Меня из госпиталя эвакуируют как безнадежного на первый попавшийся поезд. О ужас перевозки на

санитарном автомобиле! Ведь все тело болит, а тут еще каждый толчок отзывается. На станцию прибыл мой

денщик Андрей Полещук с чемоданом и шинелью. И вот вижу я, что несут меня в неприспособленный поезд

и хотят сунуть в вагон 3-го класса. Кричу: «Не хочу в товарный поезд, оставляйте лучше здесь! Андрейка, не

пускай!» Заступничество Андрея спасло. Носилки поставили в стороне, и слышу совещание: что делать? Кто-

то упоминает о Пироговском поезде. Стали ждать его. Поезд пришел, но мест нет. В это

время выгрузили кого-то, только что умершего, и меня водворили на его место.

Везли нас до Винницы шесть дней. Я, оказывается, несмотря на то что числился безнадежным,

перехитрил всех и не только не умер, а на третий день сильно захотел есть^ На пятый прошелся по вагону, а

на шестой, когда подошли к Виннице, вызвал санитара, оделся, велел кликнуть двух носильщиков и просто-

напросто удрал из поезда. Сел на извозчика и поехал в Эскадру к брату.

Потом в газетах появилась моя фамилия как умершего от ран. Дело очень простое. Санитар,

получивший хорошо на чай, молчал. В поезде по прибытии в Киев меня не оказалось. Значит, по дороге умер

и был оставлен где-нибудь на станции.

Из Винницы через неделю эвакуировался в Крым для окончательной поправки.

АГОНИЯ

Рано утром в Ягельницу на аэродром прилетел французский отряд, который, как и большинство

отрядов, потерял все имущество. Наши уже вывезли все до нитки. Оставались только грузовики с бензином и

маслом да мотористы. Как могли, приняли и приютили французов. Вечером оставшиеся три корабля завели

моторы, один за другим поднялись и полетели в Проскуров. В Проскурове оба отряда стали рядом с группой

Казакова.

Фронт после отчаянного бегства наконец остановился перед прежней нашей государственной

границей. Но военные действия совершенно прекратились.

У нас в соединенном отряде собралось семь кораблей, которые вместе с группой Казакова стали

делать групповые налеты. Картина получалась потрясающая. Углом идут шесть кораблей, седьмой посередине

и выше, а по сторонам и сзади идут группы истребителей, всего 26 штук, итого — 33 аппарата. Избрав полосу

фронта в 30 верст длиноюи 15 в глубину, истребили на ней все, что имело мало- мальски военное значение.

По прекращении военных действий Башко с двумя кораблями улетел к Минску. Часть кораблей

осталась, а часть вернулась в Эскадру. При наступлении немцев Башко улетел, но попал к полякам. Оттуда и

улетел потом в Москву. Остальное было частью разобрано и разбросано, частью сожжено. В Виннице были

уже погружены эшелоны для отправки кораблей в Бердянск, но вывезти их из-за начавшихся междоусобных