Музей суицида
Шрифт:
– Такое богатство, – сказала Анхелика, – откуда оно, к черту? И не говорите, будто получили его в наследство – не с вашей историей.
– Вы боитесь, – спросил Орта, бросая взгляд на рюмку коньяка, которую грел в обеих ладонях, – что я разбогател, торгуя оружием и боеприпасами, или занимался торговлей людьми или кровавыми алмазами?
– Я росла в семье с левыми убеждениями, – заявила Анхелика, – у меня был отец-коммунист, как и у Ариэля, как и у вас. В 1953 году ему пришлось убегать по крышам Сантьяго. Холодная война обрушилась на Чили со всей яростью. Если бы его поймала полиция, он оказался бы в Писагуа, в концентрационном лагере на севере страны. Человеком, отдавшим приказ об аресте моего отца, был его собственный крестный отец, президент Гонсалес Видела, лакей америкосов и олигархов.
– Вы говорите точно как мой отец, – вставил Орта с обезоруживающей улыбкой.
– …но иногда богатство, – продолжила Анхелика, нисколько не смутившись, – не столь дьявольское, простительное. Только что на веранде вы спросили, возможно ли прощение в чрезвычайных ситуациях, и я более чем готова прощать, в зависимости от того, насколько суровой была эксплуатация, сколько жестокости и страданий стоит за накоплением капитала, какова степень раскаяния тех, кто причинял эти страдания. Так что же нам надо вытащить из тьмы, Джозеф? El mundo es una mierda, – добавила она и повторила по-английски, подчеркивая свою мысль: – Мир – дерьмо, но не все дерьмо пахнет одинаково.
Орта устремил на нее голубые глаза, полные скорби:
– Ну, мое дерьмо называется пластиком.
– Пластик? Правда? Вы составили состояние на пластике? Правда?
Ее бурная реакция Орту явно удивила.
– Вы что-то имеете против пластика?
– Я обожаю пластик, – ответила Анхелика, – он часто облегчает мне жизнь. Нет, я так отреагировала потому, что отец Ариэля, Адольфо, тоже занимался пластиком. В 1936 году, в год вашего рождения, Джозеф – он изобрел метод формовки галалита… кажется, так он назывался… чтобы производство стало промышленным. Очень большое достижение для Аргентины того времени. Если бы инвесторы, оплачивавшие его эксперименты, обманом не лишили его причитавшейся ему доли доходов, Ариэль был бы сказочно богат. Но, конечно, тогда его семья не уехала бы из Аргентины, мы с ним не встретились бы, так что эта неудача была к лучшему. Не то чтобы Адольфо огорчался, что не стал миллионером. Как коммунист, он презирал деньги.
– Как и мой отец, – отозвался Орта.
– Он говорит внукам: «Единственная польза от кучи денег – это возможность их отдать. Если бы финансировавшие меня капиталисты не украли мою работу, я смог бы оплатить отправку в Испанию на борьбу с фашистами массы добровольцев».
– Думаю, отец Ариэля и мой прекрасно поладили бы. А если мне доведется с ним встретиться, то, может, он поделится со мной своим знаменитым методом, вероятно, он связан с моими экспериментами, которые я проводил на десятки лет позже. Моим первым вкладом – тем, что открыл мне путь в ряды сверхбогачей, – стало открытие способа дешевого массового производства пластиковых пакетов-маек, тех, которые используют во всех магазинах здесь и за границей. Не могу не признаться, что я был горд своим изобретением, никаких сожалений, по крайней мере до самого недавнего времени. Мой собственный вклад в спасение лесов: меньше бумаги, меньше древесины переведут в целлюлозную массу. Потом были и другие изобретения, нацеленные на то, чтобы сделать жизнь приятнее, эффективнее, дешевле для таких людей, как вы, Анхелика. Более равноправной, потому что сегодня любой может демократически приобрести такие товары, какими раньше пользовались только лорды, королевы, правители. Пластик – великий уравнитель. Я могу перечислить все мои изобретения, патенты, авторские права, если это…
– Меня больше интересует то, что вы сказали про сожаления: вы почему-то больше не гордитесь своими достижениями. Вы жалеете, что заработали столько денег?
– Это считается вторым вопросом?
– Логичным уточнением.
– Тогда он заслуживает только краткого ответа. Нет, я не сожалею насчет денег. Мои сожаления… Скажем так, я начал видеть связь между производством пластика, добывающей промышленностью, на которой оно строится, и судьбой Земли, катастрофой, которую Маккиббен предсказывает в своем эссе, – катастрофой, которая требует действий… которые мы на данный момент решили подробно
не обсуждать.Только теперь, когда я пишу эти мемуары, я понимаю, насколько ловко он избегал любого упоминания Музея суицида: спустя многие месяцы он объяснил мне, что хотел дождаться, чтобы я крепко сел на крючок. И, наверное, он был прав: если бы он разъяснил все следствия своего плана, я отказался бы. Как бы то ни было, Анхелика не стала копать дальше, ее интересовали более приземленные темы.
– Вы дали понять, – сказала она, – что моему мужу может угрожать какая-то опасность, если он разворошит осиное гнездо… или что-то в этом духе.
– Прошу прощения, если совершенно невинная фраза была неправильно понята. Мне не известно ни о каких реальных опасностях, могу поклясться. Хотя, конечно, немало людей не хотели бы, чтобы правда стала известной, но не могу представить себе, чтобы кого-то это настолько задевало, чтобы Ариэля попытались запугать. Ни одна из существующих многочисленных противоречивых теорий относительно смерти Альенде не приводила к насилию или угрозам, какими бы возмутительными или провокационными эти теории ни были. Почему на этот раз что-то изменится? – Он пожал плечами. – Это вас успокаивает?
Анхелика бросила на меня быстрый взгляд. Она увидела, что мне не нравится выбранная ею тема, которая создает у Орты впечатление, будто я опасаюсь за свою безопасность, тогда как если бы я и захотел взяться за эту миссию, то именно как доказательство моего бесстрашия. Разве мне не все равно, что он обо мне думает? Меня это не должно было бы волновать, но – да, волновало. Я не вмешался только потому, что пообещал молчать.
– Мне было бы спокойнее, – говорила она тем временем, – если бы никто не знал, чего он задумал. Не потому, что он боится, он скорее склонен к безрассудству, не оценивает опасности, пока не становится слишком поздно. Ему может даже захотеться похвастаться этим заданием, привлечь внимание к тому, как он разгадает то, что ни у кого не получилось разгадать. Смотрите, как он ухмыляется, мой милый, глупенький муж-позер, считая, что это похвала.
Но это и была похвала! И я продолжал улыбаться, пока она продолжала:
– Договоренность с вами о том, что он будет действовать анонимно, тайно, не только убережет его от возможных опасностей, но также поможет осуществлять свои планы эффективнее, не привлекая внимания тех, кто мог бы попытаться ему помешать. Я не советовалась с Ариэлем насчет этого, я только сейчас об этом подумала, но что вы скажете, Джозеф: это можно сделать одним из условий его согласия на эту работу?
Орта охотно согласился: он не имел желания вмешиваться в то, как я буду делать свое дело. Он заговорщически мне подмигнул – и я почувствовал, как последние угли моей досады гаснут. Анхелика защищает меня не только от тех врагов, которые, как ей кажется, могут поджидать меня за каждым углом, но и от меня самого. Она права: в этой миссии мне надо научиться прятаться в тени, стать похожим на Орту, у которого, как выяснилось, были свои основания согласиться на это условие моей жены.
– Как хорошо, что вы подняли этот вопрос, Анхелика, – сказал он, – потому что я не знал, как выдвинуть мое собственное условие. Вы ведь уже знаете, как я ценю свою приватность. И потому, – добавил он, поворачиваясь ко мне, – я предпочту, чтобы мое участие осталось секретом: никаких новостей в прессе, ни сейчас, ни потом. И я не хотел бы, чтобы мое существование было включено в какое-то не слишком зашифрованное литературное произведение.
– Я уже говорил вам, что вы неприкосновенны. Я не намерен…
– Ни сейчас, ни завтра, – продолжил Орта. – А если уж у вас появится жгучая потребность сделать меня персонажем художественного произведения, то… скажем, не раньше, чем через тридцать лет.
– Тридцать лет?!
– К этому времени – если человечество еще будет существовать – мне уже должно быть безразлично, что обо мне говорят. А пока я буду придерживаться анонимности.
– Но как же выводы о смерти Альенде! – запротестовал я. – Вы же захотите их опубликовать, как-то их использовать? Если я соглашусь, это также должно быть полезно для Чили, подкрепить одну из версий случившегося… как-то объединить нашу раздираемую противоречиями страну.