Музей суицида

– Кажется, женщина всего одна, – шепотом ответил я Орте. – И, насколько я могу судить, никого от семейства Альенде. Их кто-то должен представлять, так требует закон, как мне кажется, так что… а нет: вот тот мужчина – это Артуро Хирон.

– Кихон! – возбужденно выпалил Орта и уже тише сказал: – Надо поймать его после эксгумации и добиться каких-то ответов!

Я объяснил, что это не Патрисио Кихон, а другой врач Альенде, Артуро Хирон, личный друг президента и его близких, в особенности – Тати: он был ее наставником, когда она изучала медицину. В администрации Альенде он был министром здравоохранения. Он был предан своему другу и как его главный врач оставался в «Ла Монеде» почти до конца.

– Мне кое-что рассказали, – продолжил я негромко, пока мы наблюдали, как раскапывают землю. – Альенде ведет бешеный огонь: кто-то говорит – из гранатомета, другие – из пулемета, легенд масса. Он подбил танк, два танка, три танка. Итак, он лежит плашмя на полу, его и его товарищей осыпает зола и пыль, становится опасно: пули нападающих и все такое… И вдруг Альенде чувствует, что его тянут за щиколотки, он поворачивается и кричит: «Отпусти, сукин сын!» – и тут понимает, что это Артуро Хирон, и извиняется: «А, это ты Хиронсито, извини, не понял, что это ты», – и отползает назад, подальше от опасности.

– Так что он здесь как кто? Врач? Друг семьи, эксперт?

– Ответ положительный, за исключением эксперта. Его специальность – это легочные заболевания, у него нет подготовки патологоанатома, если только он не поменял специализацию в Каракасе, куда его изгнали после нескольких месяцев концентрационных лагерей. Может быть, судебную экспертизу проведет кто-то другой.

– А что насчет вон того типа? Он вроде как главный. Тот толстяк: раздает приказы, как будто он тут хозяин.

Я присмотрелся внимательнее – и как раз в этот момент он вышел на свет, и я разглядел его характерное лицо: пухлое, с короткой щетиной. Я прекрасно знал этого человека.

Это был Энрике Корреа.

Сейчас он был генеральным секретарем правительства – некой помесью главы президентской администрации и официального представителя правительства – и самым влиятельным членом кабинета министров. Серый кардинал переходного периода или, как называла его Анхелика, Распутин.

У нее были причины для такой язвительности. В годы изгнания как часто она кормила его, стирала его грязное белье и носки, гладила ему рубашки, торговала эмпанадами, чтобы оплатить его тайное – и действительно отважное – возвращение в Сантьяго, как часто долгими вечерами в Амстердаме она слушала его заявления о том, что Ариэль – это новый Неруда, и об этом будет заявлено, как только демократия восстановится, а он станет министром культуры или директором национальной библиотеки в случае нашей победы, как часто мы мечтали о том будущем, когда мы станем свободны? Это будущее наступило – и он не отвечает на мои звонки.

И вот теперь он распоряжался эксгумацией останков Альенде – человек, который договаривался об условиях передачи власти с людьми, предавшими Альенде, с представителем Пиночета. Неприятная работа, однако необходимая. Вот только ходили слухи, что ему чрезмерно нравились эти заседания, где он вырабатывал пакт между демократами и неофашистами, который, конечно, избавил страну от новой волны насилия, но оставил множество препятствий для реальных перемен.

Корреа последний раз видел Альенде 10 сентября, накануне путча: я перекинулся с ним несколькими фразами, когда он уходил с внеочередного собрания, где присутствовал в качестве заместителя секретаря нашей партии, – и вот теперь ему предстояло снова увидеть Альенде в совершенно иной ситуации: его присутствие говорило о том значении, которое для нового правительства имеет судьба тела и наследия бывшего президента.

Что до тела, то происходило нечто странное. Могилу раскопали, и туда спустились Артуро Хирон и Карикео. Мы слышали его голос, разносившийся в холодном воздухе: он отдавал какие-то распоряжения могильщику, после чего послышались какие-то стуки, звяканье и скрип. Их не было видно минут пять, а может, чуть больше, пока Корреа и остальные внимательно смотрели. Затем Хирон вылез обратно, вытер руки тряпицей, которую ему кто-то подал, и знаком велел остальным работникам кладбища помогать Карикео. Вскоре они вылезли с гробом, извлекли из него тело – нам видны были скелет, одежда, череп – и начали осторожно перемещать его в большой саркофаг. Корреа обнял Хирона, прижал руку к сердцу, что-то сказал. Хирон ответил, указывая на новый гроб. Когда последние винты закрутили, Корреа указал на одного из могильщиков (не Карикео), что-то ему сказал и внимательно выслушал его ответ. Новый гроб опустили в могилу в ожидании официальной церемонии эксгумации, назначенной на 4 сентября. Корреа и его сопровождение удалились, не дожидаясь, пока Карикео и его помощники закончат работу.

Что до нас, то мы потопали ногами, восстанавливая кровообращение, сели на скамью, налили себе еще кофе. Нам обоим не захотелось пробовать берлинцы, которые нам испекла дочь Карикео, однако сам их вид позволил мне отметить, что даже в выпечке страна разделилась: в одной Чили покупают в «Эль Будапесте», а во второй – пекут дома, одна страна предпринимателей, а вторая – рабочих. Орта ничего не ответил, видимо находясь под впечатлением только что увиденного: мы были так близко и в то же время так далеко от нашего героя, человека, который свел нас вместе и продолжал разделять оставленную им после себя страну.

Прошло четверть часа.

Я нарушил молчание словами:

– Странно, что Чичо в итоге оказался здесь: ведь именно на этом кладбище началась его политическая карьера. Он попал в тюрьму в 1932 году вместе с братом и будущим зятем, Эдуардо Грове. С тем человеком, который спустя сорок лет предоставил фамильный склеп – вон тот, – чтобы в нем упокоился Альенде.

Я замолчал, ощущая себя экскурсоводом, монотонно излагающим никому не интересные факты. Однако Орта попросил меня продолжить, так что…

– Отец Чичо умирает от диабета, ему ампутировали ноги – и военное правительство разрешает братьям Альенде попрощаться со своим родителем и прийти на его похороны – здесь, на кладбище Санта-Инес. И именно тогда молодой врач дает клятву посвятить свою жизнь социальной справедливости во имя отца, единственным наследством которого стали честь и достоинство.

– Трогательная история, – откликнулся Орта, – немного чересчур трогательная. Похоже на то, что он много лет спустя придумал подобающее высказывание, чтобы создать некую связь в своей жизни, передачу эстафеты.

– Не исключено. Но на самом деле не важно: мы все решаем, что хотим помнить или забыть в своем прошлом, чтобы придать осмысленность настоящему. Стоит, однако, отметить – было ли то выдумкой или реальностью, – что в течение всей жизни Чичо почти никогда не упоминал своего отца. Он всегда позиционировал себя как наследника своего деда, Красного Альенде, пропуская поколение. Не считая того момента, когда отец умирает, – и тогда его объявляют тем, кто ведет сына вперед.

Орта подышал на руки, почти посиневшие от холода.

– А! – проговорил он. – Отцы и сыновья. Загадка. Они ссорятся, а когда для одного из них заканчивается жизнь, наступает время примирения. Только надеюсь, что в моем случае…

Он сделал паузу – и, возможно, собирался продолжить, но тут появился Карикео: путь свободен, даже рабочие, приходившие за старым гробом, уже ушли домой.

Он был в смятении. По его словам, это стало отвратительным опытом – в чем-то даже хуже того тайного погребения семнадцатилетней давности.

В склепе он открыл гроб и наблюдал за тем, как доктор Хирон быстро осмотрел останки: несколько раз повернул череп, покопался в области живота. А потом со слезами на глазах, дрожа от переполняющих его чувств, он сказал Карикео, что это действительно тело Альенде. Это опознание он повторил, выйдя из склепа, добавив (адресуясь Корреа), что из осмотра ясно: президент действительно покончил с собой.