Музыка войны
Шрифт:
Зловоние и смрад, и сырость, и духота внушали узникам ту особенную, высшую, непостижимо страшную, кровь леденящую степень отчаяния и безысходности, понять и осознать, и вобрать в себя которую полностью, без остатка, без единого упущения и допущения может лишь человек (и только он!), однажды побывавший в застенках печально известной «библиотеки», старого аэропорта Мариуполя, превращенного «азовцами 10 » в 2014 году в пыточную.
Сегодня было пополнение: женщину лет тридцати пяти с мешком на голове привезли и затолкали в общую камеру, где на полу в одном углу лежал парень, в далеком прошлом ополченец, а теперь он представлял из себя мешок без костей, весь поломанный. Как узнали столько лет спустя, что он был ополченцем? Но все же проведали, и теперь, в разгар военных действий, он был доставлен
10
«Азов» – террористическая организация, запрещенная в РФ
Рядом то стонал, то словно забывался полусном, полукошмаром дедушка с переломанным позвоночником. Неподалеку лежала девушка с перебитыми пальцами рук и вырванными с мясом ногтями. Она оттопыривала кисти так, словно они у нее не просто болели, а отсыхали, как отсыхают ветки у погибающего деревца. Лизе Моисеенко стянули с головы мешок, чтобы она могла не только слышать, но и видеть мучения людей, а затем оставили на какое-то время в камере, чтобы к часу допроса она потеряла всякую волю и силу духа: Мясник и Доктор, занимавшиеся здесь пытками, давно знали, что так истязать людей еще упоительнее.
Но Лиза, как и другие, подобрала отодранный задолго до нее пенопласт, измазанный забуревшей кровью предшественников, подстелила его под пятую точку, чтобы не замерзнуть, и теперь сидела, выпрямив гордо спину. Взгляд ее все еще очень красивого лица с темными бровями над маленькими раскосыми и близко посаженными глазами устремился куда-то сквозь застенки тюрьмы, но он был не то, чтобы отрешенным, равнодушным ко всему, нет, в нем сквозила сонливость, усталость и странная для столь жутких обстоятельств насмешка. Над чем и над кем можно было смеяться, будучи в ее теле? Она словно смеялась не над узниками, не над мучителями, она, казалось… смеялась над самой собой, над тем, что позволила поймать себя, схватить, над тем, что играла долго, очень долго, всегда побеждая, но вот теперь допустила сокрушительную ошибку, тем самым разрешив игрокам хуже и глупее себя победить в этой изнурительной гонке.
Время обратилось в вечность, и мысли Лизы унеслись в столь туманные дали, что она почти поверила, что все происходило не с ней и не для нее, потому что как еще могло быть иначе? Неужели ее, красивую и гордую, покорительницу даже самых скупых на чувства мужских сердец теперь будут истязать, старить, убивать? Неужели именно она, умница, насмешница, острая и даже злая на язык, вскоре будет захлебываться собственной кровью, как это делали другие, кто погибал здесь? Все это не могло быть с ней, ведь она этого совершенно не хотела, она была решительно против, и все в ней: необъятный разум ее, сильнейший дух, душа, сердце – все восставало против насилия над прекрасной, исключительной собой. Лиза никогда не допускала в жизни для себя и своего тела ничего того, что не желала сама, так как же могла допустить в тысячи раз худшее теперь? Возможно ли было это? Разумеется, нет!
Когда Мясник пришел за Лизой, она почти дремала. Он схватил ее грубо за волосы и поволок туда, где около стены выходили сварочные проводы – там политических заключенных и просто «заказанных» предпринимателей уже восемь лет истязали электротоком: сначала человека бросали на пол, затем обливали водой, подключали сварочник к гениталиям и пятке, и начинались пытки.
Мясник и Доктор редко задавали вопросы, чаще просто пытали для собственного наслаждения. Пышногрудую Лизу с ее точеной талией они намеревались не только пытать: сначала покуражиться над ней. Затем пытать, затем выжигать на красивом теле свастику. Или все же… нет? Упав на пол, Лиза перевернулась и уселась как ни в чем ни бывало, ни один мускул на лице не дрогнул, выражение насмешки и какого-то странного господства над мучителями застыло на ее горделивом лице.
– Ах ты ж тварь… – Мясник разразился десятиэтажным матом и впал в такое бешенство, что не готов был ни на что другое, как на немедленные пытки, он ринулся к раковине и стал набирать ведро воды, чтобы выплеснуть его на Лизу.
В это самое время в соседнем помещении раздался шум, послышался грозный голос, совершенно внезапно дверь в камеру отворилась, и Мясник с перекошенным от злости лицом воззрился на вошедших. Но уже через мгновение он как будто оробел и отдал честь полковнику.
– Так, а здесь что? –
Громыхал полный человек с одутловатым, красным лицом, какое бывает у человека, употребляющего больше спиртного, чем может выдержать его здоровье. – Эту тоже… – Он взмахнул рукой и показал на Лизу, хотел было сказать: «и ее быстро убрать и вывезти с трупами других», как вдруг замер, вглядевшись в полумраке в лицо узницы. «Азовцы 11 » спешно заметали следы своих преступлений, и для этого Панько явился в «библиотеку»: проследить, что здесь не останется ни свежих трупов, ни земли с костями. Почему «азовцы 12 » назвали пыточную «библиотекой»? Название было придумано в ходе самых подлых изощрений звериной мысли: «азовцы 13 » говорили, что в пыточной они «могут прочитать каждого человека как книгу».11
«Азов» – террористическая организация, запрещенная в РФ
12
«Азов» – террористическая организация, запрещенная в РФ
13
«Азов» – террористическая организация, запрещенная в РФ
Да, Панько узнал Лизу, бесследно пропавшую для него однажды – и столь внезапная встреча, впопыхах, в тяжелых боевых условиях, когда все складывалось против него самого, ошеломила его. Столько лет он отчаянно пытался забыть ее, столько лет надеялся узнать о Лизе хотя бы что-то, но она исчезла из всех социальных сетей, перестала отвечать на звонки, письма, сообщения, никто из друзей и близких не мог сказать о ней и полслова, и вот теперь он нашел ее, заключенную в его же руками расставленный капкан, нашел ее, приговоренную к смерти.
Неприятное, брюзгливое и сильно постаревшее безбровое лицо Панько преобразилось, как преображается лицо безответно влюбленного мужчины, когда он неожиданно встречает объект своего вожделения: страсть, счастье, робость – все мешается в ворохе чувств, который окружающим так странно вдруг обнаружить в этом грозном, безжалостном, звероподобном человеке. Сколь скоро меняется представление о полковнике, до сего мгновения казавшимся неподдающимся ни переживаниям, ни чувствам.
И Лиза узнала его, и ее лицо неожиданно преобразилось, став еще прекраснее. Нет, она по-прежнему насмехалась, но насмехалась над всеми, кроме… Панько! взгляд ее словно объял его и исключил из круга ничтожеств, коими она почитала всех вокруг. Да, это была она! Никто не мог так прожигать взглядом, никто не мог так унижать и возвышать через унижение других одновременно! Это была его Лиза, его несравненная, непоколебимая, несокрушимая Лиза.
– Это еще что за дела? Отпустить немедленно заключенную.
– Товарищ подполковник… да ведь это русня, шпионка.
– Я – сотрудник СБУ! – Вдруг выступила Лиза.
– Какая шпионка? Вы совсем берега потеряли? Мы вместе работали с ней в одной упряжке еще при Януковиче. Я ее сто лет знаю. Еще и сотрудник СБУ. – Он выругался матом. – Сколько шприцов! Вы от наркотиков окосели совсем. Так, Лиза, ты со мной.
– Товарищ полковник! – Обратилась Лиза к Панько, поднявшись. – Там девчонка, молодая совсем, обычная продавщица с перебитыми кистями. Ее затащили сюда для утех. Позвольте забрать с собой.
– Если еще не расстреляли. – Хладнокровно ответил Панько.
Это была единственная из всех политических, кто точно мог выжить, и Лиза ухватилась за соломинку, решила вытащить молодую женщину с того света, и вовремя – ее только поволокли на расстрел.
Лиза последовала за Панько, который тут же пропустил ее вперед, и лишь мгновение – всего на блик – в глазах ее засверкала, заиграла самоцветами улыбка победы над несостоявшимися мучителями, которой она одарила их всех одновременно.
А в «библиотеке» началась спешная работа: грузовик за грузовиком вывозил землю с костями, свежие трупы и все, что могло хоть как-то использоваться русскими для доказательств звериной природы украинского национализма. Не могли грузовики вывезти лишь бетонные стены, что, подобно пещерам с наскальной живописью, хранили историческую истину: они забурели от крови замученных узников и были сплошь исцарапаны предсмертными записками потерявших всякую надежду на спасение людей. Короткие слова и словосочетания, вобравшие в себя безысходность и отчаяние, лучше всего отражали суть происходившего в «библиотеке», ведь за каждым нацарапанным словом стояла – отдельно прожитая жизнь, отдельный самобытный многостраничный рассказ о борьбе, победах и поражении.