Мы побелили солнце

– Я не помню. Маленький еще был и банки меда шугался, а баба думала, я просто капризничаю. Только вот лет в двенадцать осознал, а совсем недавно – про эту болезнь погуглил.

– И чего?

– Да ничего, ксантофобия она называется. Встречается о-о-очень редко, – я фыркаю и, вспомнив содержание статьи в инете, передразниваю: – Вы не поверите, но бояться можно даже цвета!

– Так, а, – Игорь запинается, – а чего ж ты к врачу-то не пошел?

– К какому? У нас в деревне почти все врачи – родители или бабки-дедки моих одноклассников. И все всегда знают, у кого что болит и кто чем эту болезнь лечит.

– Ну сейчас же ты в Москве.

– Не хочу, – категорично мотаю головой. – Вообще не хочу, чтобы кто-то об этом знал. Скажут, взрослый парень, а стремается одуванчиков и цыплят.

– Кто скажет? Врачи? Данко, они не твои дноклы, а взрослые люди, и Желтком обзывать точно не начнут.

– Вот спасибо!

– Я пытаюсь найти выход, потому что это не дело! Как ты живешь вообще? В мире же столько желтого!

– Приспосабливаюсь, – пожимаю плечами и придвигаюсь ближе к Игорю. – У бабы я шторы плотные в своей комнате повесил. Очков много купил.

– И, – он задумывается, – что ты чувствуешь, когда видишь желтый предмет?

– Ну… Это, наверное, как если чувствительный человек увидит на дороге расчлененный труп с кишками наружу. А вообще я задыхаюсь сразу. Мне кажется, как будто я тону в масле, и оно забивается мне в уши и в горло. Иногда меня рвет, я даже в обморок несколько раз падал.

– Звиздец какой-то… Ну а от чего это появилось, не знаешь?

– Вообще без понятия. В инете написано, что это может быть от травмы, но травмы у меня вроде бы не было. А еще по наследству передается.

– Роза вроде этой хренью не болеет…

– Да, но отец мог болеть. Я же не знаю, кто он. Даже мать не знает, у нее в то время очень много мужиков было.

Я кое-как встаю, держась на пылающих ногах. Игорь же продолжает в потрясении сидеть на асфальте. От золотых хлыстов фар меня начинает штормить, поэтому я терпеливо повторяю:

– Игорь, я хочу домой.

Опомнившись, он поднимается. Смотрит куда-то позади меня.

На поле.

– Оно все еще желтое? – спрашиваю одними губами.

Понимает.

– Игорь?

– Глаза закрой, – он берет меня за руку.

– Нет! Я туда не пойду!

– Что будет, если ты закроешь глаза?

– А вдруг они случайно откроются?!

– И руки у тебя случайно сами поднимаются? Екарный Касперский…

Он в раздражении шипит. Некоторое время ходит вокруг. Сбрасывает с плеч ветровку, накидывает ее на меня, надевает капюшон и застегивает молнию до самого конца. До макушки, вместе с капюшоном, спрятав в нем лицо. Даже если я открываю глаза, то вижу перед собой только черную ткань его ветровки. И чувствую те самые советские запахи сигарет, кассет, старых журналов…

Уверенно берет меня за руку и дергает на себя, что я едва не падаю. Покрепче в него вцепляюсь и ковыляю следом, пока мое лицо хлещут налитые зернами колосья.

– Игорь, не надо, – жалобно простанываю, но он и не думает останавливаться.

Сжимаю его руку с силой тисков – интересно, откуда у меня вообще такая сила? Я сейчас, как будто Тарзан на лиане над пропастью. Только отпущу ее – и свалюсь прямо на пики камней.

– Сейчас, – его ладонь выскальзывает из моей хватки.

Я теряюсь. Слушаю устрашающее шуршание поля, а вместе с этим – ржавый скрип какого-то железа. Душераздирающе пищат птицы и с шелестом скрипучей бумаги навязчивыми мотыльками проносятся прямо над головой. Колосья пауками щекочут ладони – или это пауки ползают по ним, скрываясь под пшеницу? Голова кружится, и слегка подташнивает. Так ли хорошо я защищен от желтизны?

Защищен. На нос давят темные очки. Лицо спасает сомкнутый капюшон ветровки. А лязг железа напоминает, что Игорь рядом и не бросил меня.

Мне становится легче.

– Можно мне уже снять с тебя капюшон? – Игорь снова берет мою ладонь.

Бешено мотаю головой.

– Тогда не упади. Сейчас будут крутые ступеньки. Я буду предупреждать, а ты помедленней, ладно?

Киваю. А что за ступеньки? Вниз или вверх?

– Куда мы пришли?

– Сейчас все увидишь. Давай, делай ма-а-аленький шажок вперед… да держу я тебя, не ссы! Ма-а… нет, все, стоп, наступай. Теперь опускай ногу вниз, сейчас нащупаешь ступень… руку мою держи! Руку не отпускай, а то кувыркнешься и кости все себе попереломаешь.

– А сколько их всего? – дрожащая нога медленно опускается вниз и находит поверхность.

– Кого?

– Ступенек.

Игорь молчит.

Команды прекращаются, а без команд я делать следующие шаги не решаюсь.

– Давай я сниму капюшон с тебя, ну! Ты просто назад не оборачивайся – и все.

Даже не отвечаю.

Слышу прискорбный вздох со стороны Игоря.

И чувствую, как мои ноги отрываются от земли, а бедра крепко стискивают сильные руки.

От неожиданности взвизгиваю, брыкаюсь и вслепую крепко обвиваю шею Игоря. Он несет меня вниз! Я же не вижу, куда! А вдруг я сорвусь или он меня бросит?!

Нет. Скоро ноги соприкасаются с полом. Я швыркаю и уже по своей воле дергаю молнию капюшона, но встречаюсь с темнотой. А после лязга ржавой двери эта темнота превращается в кромешную.

– Вы куда меня затащили? – снимаю очки, но даже это не разбивает мрак. – Я ничего не вижу! Это что за подземелье?

– Сейчас фонарик на телефоне включу, – слышу глухие шаги по бетону. А Игорь здесь хорошо ориентируется даже в темноте…

И через пару секунд темноту пробивает вспышка молочного света.

Я роняю очки, пока протираю привыкшие к темноте глаза. А Игорь между тем спокойно вещает:

– Этот бункер вроде сделали еще во время революции, когда спасались, дай бог памяти… от красных. Или от белых. Или от зеленых. Или вообще от немцев, у меня с историей так себе. В поле с пшеницей его просто так не найти, вроде как тайное убежище получается.

– А мы от каких зеленых немцев тут прячемся?!

– Даже когда урожай убирают, на бункер внимания никто не обращает особо, ведь он вмонтирован в холм, – невозмутимо продолжает Игорь, расхаживая по подвалу.

А я наконец открываю глаза.

И вижу запущенную железную комнатку, размером примерно с мою спальню у бабушки. Здесь нет окон, зато есть оборванные плакаты некогда популярных групп, на скотч приклеенные игральные карты, карандашные наброски Че Гевары и даже от руки нарисованный план, судя по надписи, московского квартала.

– А там что? – взбудораженно киваю на темную, не освещенную фонариком стену.

– Граффити, – Игорь взмахивает рукой. – Солнце. Может, оно уже выцвело от времени, но когда-то было ярко-желтым.