Мы сделаны из звёзд

Друг попривык к своей новой жизни и снова стал самим собой — светил нахальной улыбочкой с зубочисткой во рту, пялился в вырезы десятиклассницам, переругивался с Ли до посинения и вымаливал у буфетчицы еще одну упаковку кетчупа, чтобы на уроке алгебры притвориться, что у него носом идет кровь.

Кажется, все наладилось. И эта была единственная хорошая новость за последние несколько недель.

Я оглядывал столовую поверх голов друзей. Саттер-Хилл еще не успела отледенеть от зимних заморозков, а все помещения и коридоры уже ломились от пропаганды предстоящего «Весеннего балла». Для местных девчонок балл — это что-то вроде трансплантации донорского сердца больному аневризмой. Балл — апогей их блеклого, неприметного существования. Для меня же эти блестящие розовые баннеры являлись символом активной борьбы государства с проблемой ожирения в старших классах, потому что один взгляд плакаты с букетами цветов внушал резкое отвращение ко всему пищеварительному процессу.

— Ну и какого черта ты тут делаешь? — неожиданно прогремел мне Молли с другого конца столовой, приближаясь к нашему столику.

— Планирую одиночный пикет против заявления о том, что самоубийство — смертный грех, — пожал плечами я.

Молли выбил картошку фри у меня из рук и начал сверлить суровым взглядом.

— Ты уже минут пятнадцать как должен быть в кабинете у Лоуренса, дубина!

Я удрученно застонал, повесив голову. Выслушивать трепку от Лоуренса — последнее, чем я планировал заниматься в ближайшие пару...жизней.

— Передайте ему, что я умер, — сказал я с прикрытыми глазами.

— Черт, Кайли, поднимайся! — Ли начала трепать меня за плечо. — Если ты вылетишь из школы, мне будет не на ком спать на английском!

Я вздохнул и поднялся с места. Точнее, меня подняли. Дэнни ногой выбил из-под меня стул, а Фиш с Молли не дали мне упасть — схватили под руки и под удивленные взгляды окружающих выволокли из столовой, дотащив до второго этажа, где располагался кабинет директора.

Разговор с Лоуренсом уже давно маячил на горизонте и был своего рода неизбежностью. Вернувшись с каникул в школу, я всеми способами избегал возможностей неожиданно столкнуться с ним в коридорах школы и до сегодняшнего дня отлично в этом преуспевал.

Сидя в приемной, я нервно скользил подошвами кед по потрескавшемуся кафелю. Стены небольшого кабинета глушили визжащие звуки коридора и создавали собой отельный мирок. Саттер-Хилл всегда больше напоминала муравейник, где каждый спешил по своим делам. И только в приемной на ресепшене у директора все казалось Сонной Лощиной, затопленной справочниками, новостными стендами, толстенными папками и угнетенной атмосферой.

— Что, опять с кем-то сцепился, Андерсон? — пробасила миссис Дункан, громко ставящая печати на документы в файлах. — Или протащил алкоголь в класс?

— Вы такого низкого мнения обо мне? — я заломил бровь, усмехаясь.

— Да я просто надеялась, что у тебя найдется хоть какая-нибудь выпивка. — тяжко вздохнула она.

Грустно это признавать, но я не пил ни капли с конца декабря. А грустно это потому, что блевать в похмельном состоянии с раннего утра мне было привычнее, чем ходить целыми днями в здравом уме и трезвой памяти и рационально воспринимать мир вокруг себя.

— У меня уже мозги кипят от всей этой документации. — миссис Дункан снова яростно ударила печатью по документу.

Я до девятого класса был полностью уверен в том, что секретарша мистера Лоуренса, сидящая за компьютерным столом в углу кабинета, была мужчиной. Миссис Дункан — массивная женщина шести футов. На пальцах она носила массивные металлические перстни, растительности на лице у нее было больше, чем у гризли в зимней спячке, ее прямые черные брюки держал кожаный ремень со стальной пряжкой в виде черепа, а поверх длинных водолазок она надевала огромные джемперы, размером походившие на чехлы для военных танков.

Моя жизнь перевернулась, когда Ли показала мне страничку на фейсбуке, полную фотографий ее мужа и двоих сыновей, уже окончивших школу.

Дверь в кабинет напротив меня открылась, и порядком поседевшая шевелюра Лоуренса, появившаяся в проходе, дала мне знак зайти внутрь.

— Присаживайся, Кайл, — сказал Лоуренс, приняв важный вид.

Меня не покидало ощущение того, что я пришел на проповедь в церковь, а не на трепку к директору. Хотя какая разница — и то, и другое я воспринимал как ментальное насилие.

— Ты пропустил свои итоговые экзамены. — выпалил он, как только под моей филейной частью прогнулась дощечка стула.

— А у вас новая прическа. Вам идет, кстати.

Лоуренс не отвечал, прожигая во мне дыру грозным взглядом.

— Зачесать лысину — очень умно. Выглядите на пятьдесят.

— Кайл... — с нажимом произнес директор.

— На сорок девять? — неуверенно предположил я.

— Хватит паясничать! — Лоуренс ударил ладонью по поверхности письменного стола, явно переоценивая выдержку того древнего материала, из которого он был сделан.

Я уже открыл рот, снова собираясь что-то сказать, но приступ жалости к бедному столу заставил меня закрыть его обратно и сильно стиснуть челюсти.

— Ты хоть понимаешь, что ты губишь? В твою светлую голову приходили мысли о том, что ты будешь делать после выпуска?

— Подметать улицы или мыть полы в какой-нибудь пришлой забегаловке, конечно.

Лоуренс устало потер переносицу под оправой очков. Мне даже стало его жаль. Ну почти.

— Почему ты пропустил свои экзамены?

Ну вот и что я мог на это ответить? «Был занят тем, что выблевывал свои внутренности в унитаз»? Или «мечтал отрезать себе голову тесаком, потому что она болела так, словно по ней дубасили всеми «Оскарами» Альфреда Ньюмана»?

— Возникли проблемы, — пожал плечами я, невинно оглядываясь по сторонам.

При всех своих немалых размерах кабинет Лоуренса все равно казался неимоверно маленьким, давящим на каждый внешний и внутренний орган. Все здесь было таким шатким и ненадежным — каждую секунду, невольно начинаешь задумываться о том, что стены рано или поздно развалятся, а ты останешься погребенным в руинах, оставшихся от кубков по баскетболу, дипломах, грамотах и фотографиях учительского состава Саттер-Хилл двадцатилетней давности.

— Твоя тетя по телефону сказала школьной администрации, что ты был болен.

— И чем, по ее мнению, я был болен? — рассеянно поинтересовался я.

— Ты находился в постинтоксикационном состоянии.

Так вот как теперь можно называть мои утренние соития с унитазом? Возьму на заметку.

— Ну раз Лилиан сказала, значит, так и есть. Она ходит в церковь, ей запрещено лгать.

— Довольно, Кайл. — строго проговорил Лоуренс, хмуро сведя брови на переносице.