Мы сделаны из звёзд

— Как вы познакомились?

— Я уже и не помню. Мы вместе так долго, кажется, знакомы всю жизнь. Ли в каждом моем воспоминании. С ней я первый раз прогулял уроки, попробовал сигарету, ходил на первую вечеринку старшеклассников, первый раз пил алкоголь, а потом с ней же блевал в мусорку, как только желудок начал отторгать тот дешевый коньяк. Мы знаем друг друга лучше, чем самих себя. Так всегда было.

Да, она язвительная, скрытная, вечно возмущается, много ругается, но я знаю другую Ли. Хрупкую, ранимую и сопереживающую. Эта Ли только моя, ее улыбки мои, и ее объятия открыты только для меня.

— Она дорога тебе, — говорила Мелани в пространство.

— Да, это почти проклятье. Она, наверно, порчу на меня навела.

— Ты любишь ее?

— Конечно, люблю. — с готовностью выпалил я, улыбнувшись.

— Нет, я не об этом. — покачала головой Мелани. — Ты ее любишь?

— Э-ээ...что? — не понял я.

— Она тебе нравится? — закатила глаза она, поражаясь моей несообразительности.

— Кто, Ли?! — я чуть не прыснул со смеху.

— А что не так?

— Эм...ну хотя бы то, что Ли мне как сестра, так что это попахивает инцестом.

— Я не вижу в этом ничего плохого.

— В инцесте?

— В вас с Ли. То, как ты говоришь о ней, Кайл...это совсем не по-братски. — она на секунду замолчала. — Не думаю, что я имею право рассуждать о том, что такое любовь, но в вашем случае я могу с уверенностью сказать...что это именно она. Будет глупо с вашей стороны ее проигнорировать.

Мелани говорила, а на моем лице все явственнее выражалось глубокое недоумение, словно она вызывала при мне Сатану. Она многого не понимала. На самом деле, мне казалось, что она не понимала вообще ничего. Мы с Ли другие — не герои сопливого бульварного романчика из дешевого киоска. Для нас ставки слишком высоки — мы никогда не сможем рискнуть и пожертвовать десятилетней дружбой ради глупых свиданий, открыток на День Святого Валентина и поцелуев в канун Нового года.

Все так непросто.

— Нет, — покрутил головой я, пытаясь отшутиться. — Мы с Ли не можем быть вместе, это какое-то извращение. Уверен, что есть даже закон, запрещающий это.

— Но... — она хотела сказать что-то, а потом вдруг приподнялась на локтях и указала пальцем в небо. — Смотри, падающая звезда! — воскликнула она.

Я проводил тонкую полосу света скучающим взглядом.

— Это всего лишь метеорит. Маленький ошметок того, что осталось от взорвавшейся звезды. Он сгорит за несколько десятых долей секунды, даже не достигнув поверхности Земли, — я достал пачку сигарет вместе с зажигалкой.

— Загадывай желание! — она весьма ощутимо ткнула меня локтем в бок.

Я закатил глаза.

— Знаешь, ирландские предания гласят, что падающие звезды вдыхают жизнь в новорожденных детей, — завороженно проговорила Мелани.

— «Мы сделаны из звезд», — сказал я, зажигая сигарету.

Мелани повернула ко мне голову, ожидая продолжения.

— Это Карл Саргон, — пояснил я, делая затяжку. — Астрофизики полагают, что атомы, из которых состоит наше тело, ранее были рождены в недрах звезд, а потом в виде звездной пыли рассеяны по космосу, чтобы превратиться в тело человека. В людях вообще много всего понамешано: углерод, кислород, азот, кальций, фосфор, хлор, магний составляют примерно девяносто девять процентов нашего организма. Почти все эти химические элементы миллиарды лет тому назад зародились в извержениях звезд и вполне могли бы плавно перекочевать в наши тела, чтобы стать тем самым одним процентом звездной пыли, которая хранится в наших костях и течет по венам.

— Правда? — затаив дыхание, прошепатала Мелани.

— Нет, конечно, нет, — усмехнулся я. — Это абсурд.

— Тогда зачем ты мне это рассказал? — нахмурилась девушка.

— Потому что иногда мне тоже хочется верить в то, что мир не безнадежен. Глупо рассчитывать на то, что человек состоит из космической пыли, но мне нравится думать о том, что атомы моей правой ноги однажды принадлежали одной звезде, а атомы левой — совершенно другой. Какой-то сверхновой пришлось взорваться, чтобы на свете просто родился я. Это накладывает своеобразный груз ответственности.

— Думаешь, мы должны что-то небу?

— Мы всем постоянно что-то должны. Мы взяли мир в аренду, и проценты с каждым тысячелетием все набегают.

Мелани слушала с открытым ртом. Поймав на себе мой взгляд, она тут же отвернулась и устремила кристально-голубые глаза на мигающие звезды.

— Люди рождаются — звезды умирают. Небо скоро совсем погаснет. Это немного уродливо.

— Нет, это волшебно, Кайл, — она с таким неверием смотрела вверх, словно я открыл для нее целую Вселенную.

Затем она снова посмотрела на меня.

— Почему ты хочешь стать доктором? — спросила она.

Тлевшая сигарета остановилась в дюйме от моего рта. Я, задумавшись, уставился на Мелани.

Нужно было пересказать ей ту отрепетированную речь, которую я рассказал своей сестре часом ранее, но, смотря в наивные голубые глаза напротив меня, я не мог выдавить это из себя.

— Не знаю, — все-таки сказал я, отворачиваясь. — Это казалось правильным решением.

— И все еще кажется?

— Да кого это волнует? Быть доктором не так уж и плохо. Они приносят пользу. — я выдохнул морозный воздух вместе с сигаретным дымом.

Антропоцен — эра людей. Но эра нашего поколения просто невероятно лажает в способах оставить хоть какой-то отпечаток в истории. Что мы дадим человечеству, кроме коллекции фильтров в инстаграме, трилогии «Пятидесяти оттенков серого» и тысяча первой модели айфона? Мы обратимся в пыль, только в отличие от звезд, наша пыль больше ни во что не превратится.

Идущая вникуда жизнь, уходящие в воздух секунды, поглощающийся легкими кислород — это чек в супермаркете, всем на него плевать, его конец всегда в мусорном ведре.

Резерфорд расщепил атом, Нил Армстронг первым ступил на Луну, Стивен Хокинг подарил человечеству Вселенную. Их тела, может и пыль, а может, и прах, но их наследие — вечно.

И я боюсь закончить ничем — раствориться во времени, стать крошечной наносекундой с точки зрения эволюции. Я хочу жизнь со смыслом, хочу себе свою собственную маленькую бесконечноть, где ничто не исчезнет.