На седьмой день: рассказы

Паша Старобин читал об этих поттоваттами, и я просто пересказываю вам то, что он мне говорил во время наших посиделок 19 апреля прошлого года. А 22 апреля Паша умер.

Он умер в один день с Бадди – лабрадором бывшего президента США Билла Клинтона. Только о Бадди говорили по всем телеканалам, а о смерти Паши нам сказала его жена. По телефону. Это случилось в Мексике, куда они с Мусей улетели накануне по делам. Он устроил жену в отеле, взял напрокат машину и поехал на какую-то встречу. И машина сгорела прямо на дороге.

– Миш, как же так? – плача, сказала моя жена. И повторила: – Как же так?

Я обнял ее.

– Когда... они прилетают?

– Пока неизвестно. Полиция проводит расследование. Хотя она говорит, что опознавать нечего: машина мгновенно превратилась в факел. Все... сгорело.

– Позвони ребятам, – сказал я.

И она стала звонить. А я пошел в кабинет и включил телевизор.

О лабрадоре по CNN рассказывали с чуть меньшим надрывом, чем о троих канадских солдатах, которых по ошибке накрыл огнем в Афганистане американский летчик. Из рассказов следовало, что, в принципе, кончины лабрадора следовало ожидать. Покойный пес был ласков, весел, но никогда не отличался особым интеллектом: он несколько раз сбивал президента во время утренних пробежек, набрасывался на лидеров других держав, неоднократно пытался покусать хорошо ему знакомых сотрудников службы безопасности (не говоря уже о незнакомых), писал на президентский вертолет и прерывал обращение Клинтона к нации из резиденции в Кэмп-Дэвиде заливистым лаем.

Больше всего на свете Бадди любил пугать автомобили. Он бросался на любое транспортное средство и облаивал его на чем свет стоит. Вот именно эта черта характера бывшего первого пса государства в итоге стоила ему жизни. Бадди погнался за грузовичком строителя, который что-то починял в доме Клинтонов, и так увлекся, что, обогнав его, попал под колеса. Ни экс-президента, ни его жены в этот момент дома не было. Но они выпустили специальное заявление, которое процитировали все радио– и телестанции. А лейтенант полиции, который провел расследование обстоятельств гибели Бадди, стал знаменитостью в одночасье.

Пожалуй, лишь одно живое существо восприняло сообщение о смерти Бадди с чувством глубокого удовлетворения. Речь, как указывали хроникеры Белого дома, шла о бывшем «первом коте государства» Саксе, которому Бадди отравлял жизнь, как только мог.

«Сакс терпеть не мог Бадди и шипел на него, как хозяйка на хозяина, – сказал один из бывших охранников Клинтонов. – Впрочем, у Хиллари с Биллом отношения все равно были лучше, чем у Сакса с Бадди...»

...Я опоздал на панихиду из-за какого-то идиота на огромном траке, который никак не мог развернуться около супермаркета, а когда уже казалось, что он развернулся, другой нетерпеливый идиот рванулся в образовавшийся на дороге проем как раз в тот момент, когда первый идиот снова подал вперед. Короче, я потерял минут двадцать, и прощание с Пашей началось без меня.

Зал был переполнен, я встал у дверей и достал видеокамеру. Седовласый раввин говорил что-то важное – о том, что Паша был замечательным человеком, очень талантливым, очень остроумным, любящим и отзывчивым. И что очень любил жизнь. И что Пашка, конечно, останется в наших сердцах именно таким – чудесным во всех отношениях.

Несколько женщин всхлипнули. Раввин, почувствовав реакцию зала, начал развивать успех. Он сказал, что Паша за свои сорок два года успел сделать столько, сколько большинство не успело бы сделать и за три жизни, он посадил много деревьев, построил много домов и родил не одного, а троих сыновей – и все они будут надежной опорой Пашиной жене, которая потеряла больше, чем мужа – настоящего и верного друга.

Этот раввин – большой мастер своего дела. Он давно втерся в доверие к русскоговорящей общине, и теперь без него не обходятся 95 процентов похорон. Говорит раввин по-английски, перемежая свою речь словами на идиш, отчего не понимающие по-английски праздные бабушки, без которых тоже не обходятся ни одни похороны, начинают плакать и сморкаться в носовые платки.

Я посмотрел на сидящих. У большинства из них были скорбные лица, они уставились в одну точку на полу, и оттого казалось, что вот-вот заснут.

– Привет! – шепнули сзади. Я обернулся. Это был Элик Троепольский, один из хозяев крупнейшего русского врачебного офиса «Blue Blood Clinic». Элик окончил торгово-промышленный техникум в Минске, долго и неуклюже плавал в мутном безрыбье долукашенсковской Белоруссии, а приехав в Чикаго, обнаружил в себе дикие организаторские способности. Но об этом – как-нибудь потом.

– Привет, – еще раз сказал Элик. – Горе-то какое! Сколько ему было? Ну, Саше...

– Паше, – поправил я.

На нас зашикали.

– Тихо! – сказал им Элик. – Сидите? Так сидите тихо...

В это время у него зазвонил пейджер. Тут уже весь зал в едином негодующем порыве повернулся в нашем направлении. Даже раввин укоризненно посмотрел в потолок.

– Тихо! – сказал пейджеру Элик и вышел в коридор.

– Козлы! – донеслось с ближайшего ряда.

– Имейте же совесть! – негромко сказала мне дама в темно-синем платье. – Вы понимаете, где находитесь?

Я направил камеру на нее. Дама уничижительно посмотрела в объектив и демонстративно отвернулась.

Потом раввин прочитал поминальную молитву и пригласил всех на кладбище. Дядя Пашиной жены по-английски (язык был выбран с целью нейтрализовать праздных бабушек) пригласил всех желающих в ресторан «Пастернак» на поминки.

– Что он сказал? – подозрительно спросила меня чья-то бабушка.

– Он сказал, что надо идти на кладбище.

– На кладбище дождь и ветер, – грустно сказала бабушка. – Простужусь и окажусь здесь же.

– Тьфу, тьфу, тьфу, – сказал я. – Наверное, вам лучше не ходить...

На выходе сотрудники похоронного дома «Братья Эйзенштейн» выдавали всем оранжевые наклейки, которые нужно было прикрепить к лобовому стеклу автомобиля. Колонна машин чинно двинулась по направлению к кладбищу.

Речей было немного. Хлестал холодный дождь, и ветер срывал ермолки с голов. Сквозь еще голые ветки деревьев вдалеке маняще просвечивался «Пастернак». Пашина жена сидела в окружении своих сыновей. Она здорово держалась! Только когда гроб медленно стал опускаться в могилу, она подалась вперед, но потом села назад и закрыла глаза. Я взял ее крупным планом. Сыновья встали и положили руки ей на плечи. Это было красиво и очень печально.

Потом могилу стали забрасывать мокрым песком. Провожающие осторожно брали лопату и, стараясь не запачкать обувь, отдавали Паше последнюю дань.

– Пусть земля ему будет пухом, – сказал дядя Пашиной жены. И добавил: – Вот видите, даже небо плачет...

Но многие этого уже не услышали. Кладбищенский бульдозер еще ровнял могилу, а продрогшие люди уже бежали к машинам.

– Вот и хорошо, – сказал дядя Пашиной жены своей собственной жене. – С этого я и начну в ресторане.

Он явно очень гордился возложенной на него миссией ведущего последнего Пашиного торжества.