На сердце без тебя метель...

Галстук так и не поддался, а ярость требовала выхода. Тогда Александр вскочил на ноги и перевернул столик, опрокинув его содержимое на ковер. За столиком последовали тяжелые кресла, грохнувшиеся с глухим стуком об пол. Затем безделушки и часы с каминной полки, обиженно звякнувшие музыкальным механизмом. Потом одним движением он смел все со стола, сбрасывая на пол бумаги, чернильный набор, перья, собственные записи и книги учета. Белым ворохом взметнулись исписанные и нетронутые листы и закружились в воздухе, словно раненые птицы.

В этот момент последние силы оставили Александра, и он тяжело упал на колени, с трудом переводя дыхание. Снова рванул галстук, пытаясь освободить горло, и на этот раз шелковый узел все же поддался. Он глубоко вздохнул. Голова кружилась, стук сердца отдавался во всем теле, даже в кончиках пальцев. Александр лег на спину, пытаясь собраться с силами, чтобы выйти из библиотеки на своих ногах, а не просить помощи у лакеев, как немощный старик, что с трудом передвигается даже по собственным покоям. Ложась, он успел заметить на ковре странный предмет и, протянув руку, обхватил его пальцами, чтобы рассмотреть получше.

Ровный овал серебра на тонкой цепочке. Мастерски выполненная узорная резьба. По толщине медальона можно было понять, что служит он не просто для украшения. Александр быстро провел кончиками пальцев по ободу медальона и нащупал механизм, после чего резко откинулась крышка, открывая изображение, спрятанное внутри.

Искусная рука живописца вывела миниатюрными мазками длинные русые локоны вдоль лица, по-детски широко распахнутые голубые глаза, маленький аккуратный носик, легкую улыбку на губах. И пусть это изображение не было точной копией оригинала, но все же сходство явно бросалось в глаза, больно ударяя в грудь в районе солнечного сплетения. При этом узнавании серебро обожгло пальцы, и Александру захотелось отбросить от себя этот медальон, но он сдержался и с какой-то странной смесью удовольствия и боли принялся еще внимательнее рассматривать миниатюру.

Могло ли кому-нибудь прийти в голову, глядя на это ангельское создание, что оно способно недрогнувшей рукой влить яд в заботливо приготовленное вино? Что это вовсе не небесное существо, а порождение ада, судя по той черноте, что скрывалась за невинной прелестью. Горечь, что зародилась где-то около сердца, поднялась прямо к горлу, снова затрудняя дыхание, а после разлилась по всему телу, наполняя его иным ядом, пропитывая его всего до самых кончиков пальцев.

 Александр вспомнил снегопад, который снежинками целовал лицо и непокрытые локоны незнакомки, повстречавшейся ему тогда на дороге. Вспомнил, какими восхитительными ему показались ее глаза. Ее взгляды, настороженные и слегка испуганные, которые она бросала на него украдкой. Огонь возмущения и злости, который он, дразня ее, намеренно в ней вызывал. Поволока страсти, которой затягивались ее глаза при его поцелуях, и те необыкновенные ощущения, что он испытывал при этом. Тепло ее кожи и хрупкость обнаженного тела. Разве не мелькало в его голове еще тогда, в самом начале, что ему дорого обойдется эта игра, в которую он включился с такой готовностью?

«…Я впервые почувствовала крылья за спиной только подле вас…» — донеслось до Александра из прошлого, и он сжал зубы, борясь с очередным наплывом чувств. Именно здесь в этой комнате все перевернулось с ног на голову, спутав ему все карты. Нельзя было позволять себе заходить так далеко, хотя он и понимал, что следуя правилам игры, ему должно это сделать. Но ее голос и ее глаза, обещающие нечто неземное, завораживающие его, сделали свое дело. Как и ее признания. И внутри что-то дрогнуло при ее словах. И поверилось вдруг, что все это правда… до последнего слова. А последовавший на его предложение отказ только укрепил эту веру.

Александр вспомнил, как ломались последние ледяные наросты на его душе в те минуты, когда он слышал ее дрожащий голос. И сердце впервые одержало победу над разумом. Оно тогда было переполнено надеждой. Надеждой, что она любит. Не по принуждению или правилам авантюры. Что всей душой и сердцем расположена к нему. И что признается ему во всем сама, и тогда он сам решит, какой найти выход.

Но шло время, а Лиза молчала. И тогда Александру начинало казаться, что он сходит с ума. Порой ему думалось, что все реально: и мнимое имение под Нижним, и обстоятельства, что толкнули женщин на поездку в Петербург, и самое главное — ее любовь к нему. А порой он злился до безумия, осознавая, что все эти нежные взгляды, ее отклики на его поцелуи, ее признания — всего лишь притворство, продолжение игры. И страшился вырвать у нее признание в том. До дрожи в пальцах.

Он пытался быть холодным и равнодушным с ней, отстраниться, провести границы. Но сил уже не было, и он понимал это. Ничто не помогало: ни напоминания разума о причинах ее приезда сюда, ни свидетельства надежного человека, который проследил весь путь женщин от местной станции до одного постоялого двора в Москве, откуда и началась вся эта авантюра. Проследить далее не представлялось возможным — женщины прибыли в съемные комнаты поодиночке, а в гостинице не запомнили, ни когда именно это произошло, ни других деталей. Сказали лишь, что женщина в летах снимала номер с самого августа, а девушка появилась осенью.

Бессонными ночами Александр боролся с желанием подняться в покои своей невесты и вырвать у нее признание или покориться тому огню, что всякий раз вспыхивал в его груди при виде нее. Размышление о том, что является финалом затеянной игры, остужало его порывы. Он строил гипотезы, искал связи и снова заходил в тупик. Пока не решился в который раз разузнать что-нибудь у Ирины, подослав к той старого Платона, что явно в прошлой жизни был хитрым лисом. Лиза в те дни уехала в Тверь закупать приданое, а потому разговор камердинера с горничной остался для нее незамеченным.

Платон, вернувшись, долго мялся, прежде чем рассказать все, что удалось разведать. И Александр тогда сразу понял, что самые худшие его предположения сбылись.

— Девка не уверена, что ей не приснилось, сразу сказать надобно. Но говорит, как-то ночью выжленок пискнул, и она, пробудившись оттого, в полудреме слыхала, как барышня с мужчиной разговоры ведет. — Слова старого слуги прозвучали так обыденно, что Александр только укрепился в своих подозрениях. Но совсем не был готов к той обжигающей боли, что ударила душу наотмашь в тот же миг.

— Повтори! — прохрипел он тогда, с силой сжимая нож для бумаги, что вертел в руках, пытаясь успокоить бешено колотившееся сердце.

— Вроде как барышня сказала, что быть не хочет с кем-то, что слишком долго для нее. Что сроку дает меньше года. Ну а мужчина тот пообещал, что так и бу… — Даже привыкший к вспышкам ярости своего барина Платон испугался, по собственным словам, «до чертиков», когда Дмитриевский вдруг резко всадил нож для бумаги в столешницу письменного стола, разрезая сукно и дерево под ним. От удара тонкое лезвие переломилось, вызвав усмешку на губах барина — кривую и ужасающую, как показалось Платону.

— Дерьмо все-таки, а не набор… распорядись заменить! — сухим будничным тоном приказал Александр, отбрасывая от себя остатки сломанного ножа. Словно не ему только что сообщили о том, что сроку жизни для него отмеряно всего-то год после свадьбы. — И касательно стола тоже. Пусть мастер наш перетянет сукно к вечеру.

«И хорошо, что барышни нет в имении, — подумал тогда Платон, наблюдая, как почернели при этом от ярости глаза барина. — Ей-ей, прибил бы!»

Чтобы не пойти к Софье Петровне и вынудить ее, наконец, открыться ему, Александр уехал тогда в лес, где пару дней жил в охотничьем домике. Все это время он медленно вытравливал из своей души то живое, что проклюнулось в ней по этой весне.