На сердце без тебя метель...

— Ее сиятельство? — пошатнулась Лиза. Чтобы удержаться на ногах, ей даже пришлось ухватиться за столбик ограды.

— Да! Я сама подивилась. Ее сиятельство, так ее называли слуги, что с ней прибыли. Я ждала вас, сударыня, а приехала она. В карете с гербом. Все расспрашивала меня о Николаше. Как он жил, кто за ним ходил, как ушел от нас. Оставила мне десять рублей в знак благодарности и уехала. После человек от нее явился. Говорил, ее сиятельство пожелала, чтоб о могилке заботу вели. На распятие денег оставил да на хлопоты. Да камень его благородие уже справил… И денег мне тоже оставляет всякий раз, как приезжает. Чтобы я хлопотала тут, не оставляла могилку. Да я бы и так не оставила. Как можно?

«Воистину, — с горечью подумалось Лизе. — Можно ли этой женщине, знавшей Николеньку всего несколько месяцев, оставить его, как оставила она, его сестра?» Она ведь просто бросила брата, погнавшись за химерой счастья, за призрачной надеждой на любовь мужчины, не заслужившего и сотой доли ее чувства. О, если бы прошлой весной Лиза нашла в себе силы оставить Заозерное и уехать от Александра! Пусть бы ей пришлось жить с нелюбимым более человеком, но зато рядом с Николенькой, живым и здоровым!

Остаток того дня прошел для Лизы словно в тумане. Она не помнила толком, как вернулись с кладбища, как фельфебельша отдала ей небольшой сверток в грубой упаковочной бумаге. Не помнила, как простилась с этой доброй женщиной, хотя припоминает, что отказалась от бархатной куртки, решив, что негоже забирать подарок брата у единственного его приятеля. Не помнила, как воротилась в Москву, как заперлась в своей комнате, отрекшись от всего мира. Все, что было рядом с ней в последующие несколько дней, — безграничное горе, сменявшееся приступами злости на саму себя, от которых хотелось выть.

К утру третьих суток Лизиного добровольного заточения и эти чувства отступили, оставив после себя мрачное равнодушие ко всему окружающему. Ей было абсолютно все равно, что с ней станется далее, безразлична собственная судьба. Даже страх перед карой Господней был погребен под этим равнодушием — предложи ей кто сейчас выпить с лишком ландышевых капель, по уверениям докторов, замедлявших ход сердца, и она бы выпила, не дрогнув.

Но, по счастью, эта мысль не приходила ей в голову. И по счастью, вечером следующего дня в дом Дуловых неожиданно прибыл Никита. Он поднялся прямо к дверям спальни Лизы в мезонине, нарушив все мыслимые приличия, и потребовал, чтобы она сошла в гостиную, а наперед пустила к себе единственную горничную, оставшуюся в доме.

— Я знаю, что случилось, — говорил он глухо из-за дверей. — Мне очень жаль вашего брата, Лизавета Алексеевна.

— Откуда?.. — прохрипела Лиза и не узнала свой огрубевший и осипший от рыданий голос. Она сама не понимала, почему совершенно не удивилась присутствию Никиты здесь, в доме, да еще и ответила ему.

— Прохор рассказал детали. Я догадался об остальном. Вам не стоит сейчас затворяться от мира, Лизавета Алексеевна. Я буду в гостиной. Даю вам час, чтобы привести себя в надлежащий вид, и спуститься. Иначе Прохор с дворником сломают дверь.

Это было грубо и вне всяких правил. Но, вероятно, эта грубость и вынудила Лизу покинуть свое укрытие.

— Что вы здесь делаете? — спросила она, едва появившись на пороге гостиной, где Никите сервировали холодный ужин.

За распахнутым окном уже сгустились сумерки, от легкого сквозняка трепетали огоньки свечей в жирандолях. Лиза не стала подходить к столу, опустилась на канапе у незажженного камина, чтобы оставаться в тени.

Никита будто не услышал ее вопроса:

— Вы знаете, что кухарка уже два дня как оставила дом? Мне пришлось отправить Прохора за ужином в ближайший кабак. Не составите мне компанию? Пусть это не совсем та еда, к коей вы привыкли, но ветчина недурна, а пирожки с зайчатиной и вовсе — пища богов.

При появлении Лизы он не поднялся со стула, не обернулся к ней и даже не прервал трапезу. Это было совсем непохоже на него, и девушка бы непременно насторожилась, не будь нынче столь равнодушной ко всему.

— Не желаете пирожков? Что ж, ваше право. — Никита замолчал и снова вернулся к ужину.

Молчала и Лиза, наблюдая за причудливым танцем пламени свечей. Никита не торопясь завершил ужин и только после этого подошел к Лизе.

— Выпейте, — протянул он ей бокал с ярко-красной жидкостью. — Пейте, вам сейчас это нужно. Забудьте о правилах приличия и пейте смело. Когда боль остра, только крепость вина способна унять ее. Увы, лишь временно, но…

Лиза робко взяла бокал и сделала слишком большой глоток вина, отчего совсем некрасиво закашлялась. Но не смутилась. Смело выдержала любопытный взгляд Никиты, который вернулся к столу и развернул свой стул так, чтобы видеть ее.

— Мне всегда это нравилось в вас, — улыбаясь легко и открыто, проговорил он. — Вы никогда не притворялись, желая получить мое расположение. Такова вы…

— Нет, вы ошибаетесь. — То ли вино, выпитое на пустой желудок, ударило в голову, то ли безразличие к собственной судьбе затуманило разум, но Лиза вдруг решилась на откровенность: — Я не такова.

— Знаю, — коротко ответил Никита. — Один мой знакомец до сих пор вспоминает сбежавшую невесту графа Дмитриевского — девицу с вашим ликом, но под другим именем. Вы помните новогодний бал у губернского предводителя около двух лет назад? Помните?

Конечно, Лиза помнила. Внезапно темные стены гостиной исчезли, сменившись стенами бальной залы, залитой ослепительным светом сотен свечей. Тишину летнего вечера наполнили звуки музыки и еле уловимый гул разговоров. А перед глазами Лизы возникло… Нет, не лицо ротмистра уланского полка. Совсем иные черты.

Теперь она понимала, что за свет горел в мужском взгляде, который притягивал ее к себе, как мотылька манит огонь. Желание. Оно каким-то образом передалось ей через этот обжигающий взгляд, проникло в вены и снова вспыхнуло при одном только воспоминании. Она вспомнила, как он смотрел на нее: в бальной зале, в оранжерее, где жадно целовал, крепко прижав спиной к решетке с розами, в спальне, где мог открыто обладать, властвовать, покорять своим руками и губам, заставляя поддаться огню, которым горел его взгляд.

А потом на смену будоражащим воспоминаниям пришла горькая мысль о том, что пока она наслаждалась ласками Александра, принимая похоть за любовь, Николенька терпеливо ждал ее приезда… Возможность которого она отвергла, чтобы и дальше греться у того огня…

— О нет! Я не хотел вас огорчить или испугать, Лизавета Алексеевна! — вырвал Лизу из горестных раздумий голос Никиты, и она вмиг вернулась в полутемную комнату, где напротив нее сидел другой человек — так непохожий на Дмитриевского. Благородный, готовый помочь, щедрый сердцем, светлый… Его беспокойство выглядело непритворным. Да и с чего бы ему притворяться? Это было не в его характере, и именно поэтому Лиза почувствовала себя так… так…