На сердце без тебя метель...
Шрифт:
— Я б увез мальчика в деревню, — заявил он спустя несколько дней, когда они сидели в гостиной после обеда. — Зря Никита полагает, что в городах укрыться легче. Увез бы в деревню, запер в имении и дело с концом. Никто бы не отыскал.
— А ежели, к примеру, нет имения в собственности, — возразила ему Натали, не поднимая взгляд от шитья. — Куда ж тогда везти?
— Вот кто у нас La t^ete bien[329]! — улыбнулся Григорий и, потянувшись к жене, поцеловал ей руку. — Сразу на лопатки! Голова!
От всех этих предположений у Лизы всякий раз сжималось сердце. Да и вероятность, что Николеньку увезли в столицу, как допускал Никита в своем очередном
Последнее письмо от Никиты принесло не только слова утешения, но и, к Лизиному безмерному удивлению, совершенно неожиданное известие.
«Для меня составляет несомненное удовольствие передать вам весточку от той, кого вы мельком упомянули в разговоре, как особу, о которой хотели быть иметь сведения. Извольте, Лизавета Алексеевна, выполняю ваше желание — с моим письмом пересылаю вам записку от мадам фон Бротце. Я взял на себя смелость навести справки без вашего ведома. Мадам фон Бротце нынче проживает в лифляндских землях, близ уездного города Пернова. Разыскать ее не составило труда — история, приключившаяся с подпоручиком фон Бротце, стала известна со временем даже в нашем полку…»
Лиза не смогла читать далее, чувствуя, как быстро заколотилось сердце в предчувствии беды. Так и сложилось. Едва она развернула записку от Софьи Иогановны, которую даже мысленно иногда по-прежнему именовала «Софьей Петровной», как в глаза бросились скупые строки, укрывавшие за собой огромное горе.
«Mein Sohn, mein Herz Waldemar скончался прошлой весной, 17 марта 1829 года. Besser Ehre ohne Leben, als Leben ohne Ehre[330] — сие изречение всегда было девизом его жизни. Мое материнское горе велико еще и оттого, что душа его обречена на муки не упокоенного. Я вижу в том кару Господню, meine Lischen, и неустанно молюсь, чтобы Он был милостив к вам. Ибо верно сказано про воздаяние. Надеюсь, Господь снизойдет к моим мольбам и не будет столь суров к вам. А еще надеюсь, что вы в добром здравии в окружении близких вам людей. Ежели решите прислать мне весточку о себе, пишите на имя господина Иоганна Лихтеса в Пернове».
Вот и все. Несколько строк, от которых волнение Лизы лишь усилилось, напитавшись горечью потери Софьи Иогановны, и от страха при напоминании о воздаянии Господнем. Один из самых глубоких страхов Лизы, который так мучил ее в Заозерном, вернулся при виде неопровержимых доказательств истинности этого библейского предупреждения.
Сын Софьи Иогановны мертв. Все ее усилия, чтобы спасти его, оказались напрасными. Серебряники, полученные за предательство сперва Дмитриевского, а после и кукловода, не принесли никакой пользы, а стали лишь напоминанием о потере.
Лиза не могла не вспомнить, что большая часть этих проклятых денег осталась в руках Акулины, а также на дне шляпной коробки в мезонине дома на Немецкой улице. И ведь верно — никому они не принесли блага. Пристав был смещен со своей должности, Акулина и Амалия Карловна осуждены на каторжные работы.
Может статься, саму Лизу и обойдет беда стороной, коли почти все «серебряники» ушли из ее рук еще прошлой осенью? Ежели Господь сжалится над ней…
В одной из редких бесед, на которые давала благословение игуменья, Лиза поделилась с ней своими опасениями. Матушка Клавдия покачала головой с легкой укоризной во взгляде:
— Грешно суевериям поддаваться.
Лиза глубоко вздохнула, дернув от волнения ленты летней шляпки.
— И все же… это происшествие с ее сыном… Мне довелось разузнать некоторые подробности. Следствие дало заключение
о самоубийстве, чтобы другие участники этой истории не понесли наказание. Но все знают, что случилась дуэль. Его обидчиком был унтер-офицер низшего чина. Потому и дуэль была самая страшная — «американская»[331]. Люди говорят, ее придумал граф Толстой[332], когда не имел возможности получить сатисфакцию из-за неравного положения с противником[333]…— Полноте о кровавом безумии, Лизавета Алексеевна! — поспешно перекрестилась матушка Клавдия. — Кара нашего времени и чина дворянского — жизни лишаться да убивцами становиться! Все от того, что Господа в душе нынче нет у многих. Поддаются соблазнам бесовским, так и тут. Не толкни под руку бесы, Господь бы помог долги выплатить, что причиной душегубства стали. Ведали, вестимо, что Он вот-вот вызволит из лап их бесовских, оттого и поторопили на сей грех.
— Но ведь эти деньги были через ложь и замысел дурной, — возразила Лиза, поддавшись требованию пытливого ума.
— На все воля Его, — сурово отрезала игуменья. — Нам неведомо, какие пути уготованы Им. Нам лишь идти по ним, держась Его мудрости и не ропща на страдания, что выпадают на сих путях.
Матушка Клавдия вдруг замерла, словно что-то разглядела через пышную зелень молодой листвы за оградой обители, а потом снова обратила взор на Лизу:
— Что бы ни сотворил Он, замысел есть. И только Его воля на то. Господь не желает покарать. Наказание возможно, но оно приходит из любящей руки Его только для того, чтобы научить или помочь тебе. Помни о том, когда час сомнений придет. Во всем только воля Его.
— Истинно так, — прошептала Лиза, ощущая вину перед игуменьей за свои сомнения. — Наталья Михайловна желает на дачу уехать на лето. Григорию Александровичу повезло снять целый дом под Москвой, возле села Рождественского, что у Дмитровской дороги. Бог даст, до Вознесения уедем. Уже сборы начали, потому я не смогу теперь бывать при больнице. Только на Малую Пречистую воротимся. Тогда, ежели позволите, я бы снова желала быть вам полезной.
— Не могу на сей счет ничего сказать, — ответила матушка Клавдия после короткой паузы. — Не будет меня тут на Малую Пречистую. У иной матушки позволения испросить надобно будет.
— А вы, досточтимая матушка?! — воскликнула Лиза.
— А я по благословению Его Высокопреосвященства во главе Алексеевской обители стану.
Девушка в изумлении ахнула. Едва ли она пожелала бы матушке Клавдии такое место. В гостиных ходили слухи, что император во время своего недавнего визита в Москву выбрал место для собора в честь Отечественной войны. А покамест на месте том стояла Алексеевская обитель. Если слухи были верны, матушку Клавдию ожидало немалое испытание — шутка ли быть игуменьей обители, что готовили под снос. В голове у Лизы мелькнула догадка: не ее ли необдуманное обращение к графине в монастыре на Светлую пятницу послужило тому виной? Ведь Лизавета Юрьевна могла догадаться, что игуменья привечала неугодное ей лицо.
Могла ли графиня похлопотать перед митрополитом о переводе? Вполне, зная ее непримиримость.
— С вашего позволения я навещу вас осенью в Алексеевской обители, — попросила Лиза, прощаясь с игуменьей.
Могла ли она тогда подозревать, что ее обещание не сбудется? Едва ли. Потому как не предполагала для себя иного будущего, кроме как подле Дуловых, покамест не вступит в пору совершеннолетия. Задумчиво идя по набережной, Лиза даже не подозревала, что многое снова переменилось. И не будет уже ни дачи под Москвой, ни возвращения на Малую Пречистую…