На сердце без тебя метель...
Шрифт:
Теперь же боль не отступала. Тревожиться о будущем более не имело смысла — сказать по правде, нынче оно вообще мало заботило Лизу. Николенька ведь был для нее не просто кровным братом. Она выхаживала его с рождения, с той минуты, как взяла на руки после смерти матери. Она стала для него надежной защитой и верным другом, а он для нее — якорем в буре невзгод, что щедро отпускала судьба на ее долю. Оттого в этот раз горе ее было безгранично. К тому же его отягощало чувство вины. Разве не она виновна в смерти брата? Разве не за прошлые грехи карает ее нынче Господь? Через ее проступки Николенька получил такую судьбу, не иначе. Ее вина в том, и ничья больше…
И быть может, после отъезда Никиты Лиза снова бы погрузилась в ставшее уже привычным состояние самобичевания,
А может, душевное спокойствие Лизе вернул сон, что привиделся ей в минувшую ночь. Ей снилось, будто она снова жила в доме графини вместе с Николенькой. Правда, его как раз собирали в пансион, и Лиза плакала навзрыд, как плакала когда-то наяву, провожая брата на учебу. А Николенька, добрая и светлая душа, неловко вытирал слезы с ее лица и, смущаясь, уговаривал не плакать.
— Ne pleure pas. Tout ira bien, — говорил он, так знакомо певуче растягивая гласные, и повторял уже по-русски: — Не плачь, сестрица, все будет хорошо. Так надобно, понимаешь? Не плачь, все будет хорошо.
Лиза проснулась, храня где-то в глубине памяти остатки этого сна и теплых объятий брата. В голове все крутились и крутились его тихие слова на французском — увещевания отпустить, заверения, что все будет хорошо, в которые она не верила ни тогда, ни сейчас. А когда Лиза просмотрела врученные ей фельдфебельшей рисунки и письма Николеньки, горе понемногу притупилось. Но вот совесть… совесть иногда просыпалась и шептала навязчиво, как сильно виновата она перед братом, и что не стоит его прощения и доброты.
Сегодня Лиза впервые за несколько дней вышла из спальни при дневном свете и поразилась тому, как сильно оставшаяся прислуга запустила дом. Даже стол после ужина Никиты не прибрали. Вокруг тарелок с остатками еды лениво кружили мухи, налетевшие через распахнутые из-за жары окна. Беспорядок в гостиной вызвал злость, а злость всегда была отличным помощником, чтобы на время забыть обо всех тяготах и невзгодах. Домашние хлопоты сменились иными — Лиза села разбирать почту, скопившуюся за время отсутствия хозяев. После сортировки ее нужно было разослать адресатам: письма для Дулова — под Москву, где проводились маневры, для Натали — в отдельную стопку, чтобы забрать с собой в Муратово. Собственную корреспонденцию — три письма да журнал, что привез Никита, — Лиза отложила на потом, чтобы просмотреть за вечерним чаем. Вскрыть письма сейчас означало бы для Лизы тут же сесть за перо, а желания снова поднимать покровы, под которыми она прятала свое горе, пытаться подобрать вежливые слова благодарности в ответ на соболезнования не было вовсе. Одно из писем пришло от Софьи Иогановны, которая еще не знала о постигшем Лизу несчастии. Потому ее письмо Лиза откладывала и откладывала. И лишь после писем от Никиты и Натали взялась за послание курляндки.
Вечер был душным, сумерки не принесли долгожданной прохлады. Но когда Лиза читала строки, написанные рукой Софьи Иогановны, показалось на миг, что на нее дохнуло ледяным дыханием зимы. Похолодели руки и ноги, а сердце при том будто сорвалось с места и пустилось в пляс, отдаваясь неистовым биением пульса в ушах. Лиза обессилено прилегла на козетку, ощущая под щекой неровные переплетения узора на гобеленовой ткани.
«…Будьте осторожны, ma fillette, заклинаю вас. Аид вышел из своего темного царства и разыскивает Персефону. На чьей стороне будет Господь — неведомо… Я не понимаю, с какой целью Аид вдруг решился на поиски, но сомневаюсь, что им движут благие побуждения. Ярость, что горела в нем той весной, невозможно погасить даже самому лютому морозу. Ад не замерзает, а Аид — истинный владетель подземного царства. Я заклинаю вас укрыться понадежнее. Истинное благо, что он заперт в своих землях волею более царственной, чем имеет сам. Посему не пишите ко мне покамест во избежание последствий, meine M"adchen… Да пребудет с вами милосердие Господне и моя любовь к вам…»
Волна противоречивых эмоций захлестнула Лизу: невольная радость, причину которой она страшилась себе назвать, предчувствие скорых перемен, страх, что прошлое снова поднимается из пепла. Господи, неужто наказания за прежние грехи недостаточно? Неужто ей вновь грозит преследование, от которого когда-то еле удалось ускользнуть с Немецкой улицы?
Значит, Александр все еще ищет. Значит, именно он тогда пустил по ее следу розыск. Сомнений в том уже не было. И видимо, не поймав ее, люди его отыскали Софью Иогановну даже на самом краю империи.
«…Он не отпустит тебя так просто. И мне не спустит. Не такова натура. Отыщет везде и воздаст за унижение, которому подвергнется, коли уедем. Не будет жизни после… не даст! И жить не даст…» — всплыли в памяти слова кукловода. Какими же пророческими они оказались! А Лиза, ослепленная чувствами, не прислушалась к ним. Выбери она другую дорогу, кто знает, не сумел бы ее отъезд из Заозерного переменить будущность Николеньки?
Волнение заставило Лизу вскочить с козетки и лихорадочно заходить по комнате. Нет! Она не будет думать о прошлом! Не сейчас, когда еще так остра боль, когда так мучительно терзает совесть. Ей казалось, что удалось позабыть обо всем, некогда случившемся в ее жизни. Всего лишь казалось… Стоило только прочесть полузабытое обращение Софьи Иогановны к ней — «meine M"adchen», и воспоминания буквально обрушились на нее, сладкие и горькие одновременно, как дикий мед.
Нет, нельзя думать о том, что было прежде. И нельзя плакать. Не зря ее старая нянька Степанида говаривала о долгих слезах по покойным: «Мокро им на том свете от слез наших, худо, коли мокроту разводим…» И тут же, словно ветерком, донесло до уха Лизы тихий голос брата. «Ne pleure pas. Tout ira bien…» — прошелестел он кружевом штор, а после прошипел угасающим фитилем в расплавленном воске догоревшей свечи.
«Все будет хорошо. Все должно быть хорошо», — убеждала себя Лиза, подойдя к окну и устремляя взгляд в летнее небо, раскинувшееся над Москвой. Иллюзия, что все ее беды и несчастья остались далеко позади, была недолгой. Все снова вернулось на круги своя, сдернув пелену обманной жизни и явив жестокую явь.
Прочь! Прочь из Москвы! Затеряться в просторах деревенских полей и садов, забыть обо всем. Кто отыщет ее в деревне? Никто… Никакие ниточки не приведут в Муратово. Только в монастыре да у графини знали, где она может укрыться. Но и там, и там молчать будут, Лиза не сомневалась в том. Да и как выйдут в розысках на обитель или графский двор? Нет ровным счетом ничего, чтобы связывало монастырь или графиню Щербатскую с канувшей в Лету Елизаветой Вдовиной.
Но следовало соблюдать осторожность. Лиза прекрасно помнила, какой острый ум у графа Дмитриевского. Не его люди, так он сам может додуматься, что монастырь всегда служил прибежищем для беглецов. Кто знает, может, ее уже ищут по женским обителям?
Единственным местом, куда она отважилась наведаться перед отъездом, было небольшое кладбище в селе Рождественском, где покоился ее брат. До сих пор даже думать о том, что под каменной плитой лежит его тело, было горько и больно. Разум, словно защищаясь, по-прежнему отказывался признавать Николеньку мертвым, оттого казалось, что лежит здесь вовсе не он, и навещает Лиза совсем чужую могилу. Отрицание его смерти было бальзамом для истерзанного виной сердца. Лиза до сих пор думала о Николеньке, как о живом, вспоминая легкую грустинку в его глазах в минуты разлуки, когда по окончании каникул он уезжал на учебу. «Ne pleure pas. Tout ira bien…» — все крутилось и крутилось у Лизы в голове на обратном пути в Хохловский переулок.