На шхерахъ
Шрифт:
Онъ чувствовалъ себя покинутымъ, какъ будто посл комфорта и удобствъ, завоеванныхъ цной половины жизни, онъ снова вернулся къ бдности низшихъ классовъ; и его душу, поклонявшуюся уму и красот, посадили въ темницу и лишили насущной пищи.
Эти голыя стны напоминали келью средневковаго монастыря, въ которой пустота стнъ и скудость обстановки заставляли работать голодную фантазію, углубляться въ самого себя и вызывать свтлыя или темныя виднія, лишь бы выйти изъ этой пустоты. Блое, безформенное, безцвтное ничто этихъ голыхъ стнъ порождало такую жажду зрительныхъ впечатлній, какую не можетъ вызвать видъ пещеры или шалашъ дикаря, — ту жажду, которой нтъ мста ни въ лсу съ его мняющимися красками и вчно подвижными контурами, ни въ равнин, ни въ степи съ ихъ
Онъ вдругъ почувствовалъ сильное желаніе сейчасъ же украсить стны свтлыми ландшафтами съ попугаями и пальмами, развсить персидскій коверъ въ вид балдахина, разбросать на разлинованномъ досками, какъ приходо-расходная книга, полу шкуры животныхъ, въ углу поставитъ кушетку съ маленькимъ столикомъ, повсить лампу надъ круглымъ, заваленнымъ газетами и журналами столомъ, у меньшей стны поставить пiанино, а большую заставить книжными полками.
А потомъ на кушетк посадить женскую фигуру, все равно какую!
Какъ свча на стол боролась съ темнотой ночи, такъ его фантазія упорно работала надъ убранствомъ комнаты. Потомъ воображеніе устало; все исчезло, и ужасная дйствительность загнала его въ постель.
Онъ потушилъ свчу и натянулъ одяло на голову.
Буря сотрясала весь мезонинъ, стаканъ дребезжалъ у графина съ водой, сквозной втеръ, врываясь въ комнату, шевелилъ высохшіе на морскомъ втру волосы спящаго, а ему казалось, что кто-то проводитъ рукой по его лбу. Въ промежуткахъ между порывами втра, какъ громъ барабана въ оркестр, слышался прибой волнъ, разбивавшихся о скалы во всхъ концахъ острова.
Когда, наконецъ, слухъ его привыкъ къ однообразному шуму втра и волнъ, онъ, засыпая, услышалъ, какъ внизу въ изб мужской голосъ заставлялъ ребенка повторять за собой слова вечерней молитвы.
Глава вторая
Когда утромъ инспекторъ, очнувшись отъ мертваго сна, вызваннаго усталостью прошедшаго дня и свжимъ морскимъ воздухомъ, выглянулъ изъ-подъ одяла, его прежде всего поразила непонятная глубокая тишина; вмст съ тмъ его ухо улавливало такіе звуки, которыхъ онъ не замтилъ бы въ другое время. Онъ чувствовалъ малйшее движеніе простыни, подымавшейся отъ его дыханія; слышалъ, какъ шуршатъ волосы о наволочку подушки; какъ бьется пульсъ сонной артеріи; какъ кровать слабымъ движеніемъ вторитъ ударамъ его сердца. Онъ чувствовалъ это молчаніе.
Втеръ совершенно утихъ. Только прибой моря повторялъ каждую минуту свои удары въ сжатомъ воздух прибрежныхъ пещеръ.
Поднявшись съ постели, которая стояла противъ окна, онъ увидалъ сквозь стекло нижней части окна какъ бы голубую занавску. Она была цвтомъ немного темне воздуха; и медленно двигалась въ нему, какъ бы желая войти въ окно и заполнить всю комнату. Онъ зналъ, что это было море; но оно казалось очень маленькимъ и подымалось совершенно отвсно, какъ стна, вмсто того, чтобы вытянуться горизонтальной поверхностью. Это происходило отъ того, что длинные валы, ярко освщенные солнцемъ, не давали тней, и глазъ не получалъ впечатлнія перспективы.
Онъ всталъ, накинулъ на себя платье и открылъ окно.
Спертый сырой воздухъ уходилъ изъ комнаты, а на его мсто съ моря вливался въ окно теплый воздухъ, нагртый утренними лучами майскаго солнца.
Изъ окна виднлись только изломанные контуры скалъ, въ уступахъ которыхъ лежали кучи грязнаго снга, да кое-гд цвли маленькіе блые цвточки быльника, защищенные ковромъ мха. Чахлые цвточки Иванъ да Марья, блдно-желтые, какъ отъ голода, и голубовато-лиловые отъ стужи, показывали первымъ лучамъ лтняго солнца скудныя краски своей бдной родины. Ниже карабкался верескъ, свшиваясь надъ обрывомъ, а за нимъ лежалъ пластъ благо песку. Его распылило море, и тамъ и сямъ въ немъ торчали одинокія былинки дикаго овса. Дальше, окаймляя песокъ, темнымъ шарфомъ тянулись водоросли; повыше скопились растенія прошлаго года, уже почернвшія, покрытыя множествомъ улитокъ, сосновыми иглами, хворостомъ и рыбьими костями; ближе къ морю лежали бурыя кучи
новаго, еще свжаго, кудряваго фукуса, образуя какъ бы синелевую обшивку.На песк валялась верхушка сосны, обломанная, ободранная, обитая пескомъ, вымытая волнами, отполированная втромъ, выбленная солнцемъ, напоминавшая грудную клтку скелета мамонта. А вокругъ былъ разбросанъ цлый остеологическій музей такихъ же скелетовъ и отдльныхъ обломковъ.
Тамъ же лежала прибитая къ берегу вха, много лтъ показывавшая фарватеръ; теперь она своимъ толстымъ нижнимъ концомъ напоминала бедренную кость жираффа съ ея сочлененіемъ. А дальше виднлся кустъ можжевельника, какъ скелетъ утонувшей кошки; маленькій блый корень его вытянулся, какъ хвостъ.
Бъ вод у берега расположились скалы и камни, то влажно сверкающіе въ лучахъ солнца, то затопляемые бурно набгающими валами. А если сила волны была слаба, волна разбивалась и выбрасывала высоко въ воздухъ фонтаны блой пны.
Дальше было открытое море.
Тамъ начиналась широкая гладь, какъ говорятъ рыбаки. Теперь, въ утренній часъ, море разстилалось, какъ голубей платъ безъ складокъ, слегка волнующееся, какъ флагъ. Огромная поверхность утомляла бы взоръ, если бы не красный буй, стоявшій на якор у рифа и разнообразившій видъ своей красной верхушкой, которая напоминала сургучную печать на письм.
Таково было море. Оно, правда, не представляло ничего новаго для инспектора Борга, видвшаго самые разнообразные уголки міра; но здсь онъ былъ наедин съ этой водной пустыней. Море не пугало, какъ лсъ съ его мрачными, темными чащами, — оно скорй было похоже на большіе, открытые, спокойные и врные голубые глаза. Бъ нихъ сразу можно было увидть все: никакихъ тайниковъ, никакихъ закоулковъ! Оно льстило наблюдателю, ставя его въ широкій кругъ, гд онъ всегда являлся центромъ, какое бы мсто онъ ни занималъ. Широкая водная поверхность была какъ бы излученіемъ наблюдателя: она существовала только вмст съ нимъ и благодаря ему. Стоя на твердой земл, наблюдатель ощущалъ внутреннюю связь съ этой неопасной для него стихіей, чувствовалъ свое превосходство надъ ней, будучи недоступенъ ея сил. Вспоминая смертельную опасность, которой онъ вчера избжалъ, вспоминая страхъ и гнвъ, испытанные имъ въ борьб съ сильнымъ врагомъ, котораго онъ, въ конц концовъ, побдилъ, инспекторъ великодушно улыбался побжденному. Вчерашній врагъ-море было лишь слпымъ орудіемъ втра, и вотъ теперь, умиротворенное, оно вытягивалось подъ лучами солнца, наслаждаясь покоемъ.
Знаменитая Восточная шхера имла свою длинную исторію. Одно время она процвтала, а теперь пришла въ упадокъ. Старая "Эстершхера" въ средніе вки представляла собой большую рыбачью деревню, занимавшуюся главнымъ образомъ ловлей килекъ. Въ то время она получила особое цеховое устройство, сохранившееся и до нашего времени.
Въ Верхней Швеціи и Норланд килька занимала то же мсто, что сельдь на западномъ шведскомъ побережьи и въ Норвегіи. Кильки это та же сельдь, но приспособившаяся къ особымъ условіямъ Балтійскаго моря.
Спросъ на кильку подымается въ то время, когда сельдь рдка и дорога; но зато она ни по чемъ, когда сельдей много. Долгое время килька была главной зимней пищей для населенія Средней Швеціи. И теперь еще сохранилась одна псенка, въ которой высказывается жалоба привлеченныхъ въ страну королевой Кристиной французовъ на вчныя лепешки и кильки. Еще полсотни лтъ тому назадъ крупные помщики выдавали плату работникамъ сельдями, а когда улова сельдей не было, замняли ихъ кильками. Благодаря этому, цны стали подыматься, и до тхъ поръ ничтожная добыча кильки, ограничивавшаяся размрами домашняго потребленія, пріобрла характеръ спекуляціи. На меляхъ около Восточной шхеры, самыхъ рыбныхъ въ Седерманландіи, началась ловля килекъ въ большихъ размрахъ. Не стснялись тревожить рыбу во время метанія икры; сти длались все гуще и гуще. Естественнымъ слдствіемъ этого было паденіе улова, не столько отъ истребленія рыбы, сколько отъ того, что она перемнила обычное мсто метанія икры и ушла въ такую глубину, что рыбакамъ и въ голову не приходило разыскивать ее тамъ.