На том берегу

Огляделась по сторонам, увидела Надю, подошла к ней.

А Наде не спалось. Присев на тёплое брёвнышко, она прислонилась спиной к неостывшей ещё от дневного солнца бревенчатой стене сарая, сидела и смотрела на тихую деревню.

Неслышно, тёмными силуэтами, возникли перед ними дядя Фёдор и Алексей.

— Вон в деревне-то о чём толкуют. — Дядя Фёдор оглянулся на неплотно прикрытые двери сарая. — Конечно, всему верить тоже нельзя, мало ли чего наплести можно, но без огня, понимаешь, дыму тоже не бывает.

— Да что за страсти-то? — насторожилась тётя Поля. — О чём ты, Фёдор?

— А о том, что вовремя, видать, мы с большака поворотили. Говорят, немец-то наши лугининские болота кругом обошёл. К разъезду будто бы рвался, да не сумел, не пустили его, вот он кругом и пошёл. Мы своим кругом, а он своим.

— Я же просил вас, мы же договорились, — вдруг перебил его Алексей, — чтобы без паники, а вы… Кто-то услышал звон, кто-то кому-то сказал… Подумайте, кто это им позволит вот так, взять и обойти. Дикость какая-то! Ведь дальше, за нами, уже Волжск, а это почти Москва. Вы понимаете, что это такое!

— Я-то понимаю, — сердито бросил дядя Фёдор, — да и они, видать, тоже соображают, что к чему. Потому и прут. — Замечание Алёши не понравилось ему. — А насчёт паники… не тебе меня учить, зелен ещё. Сказал, что слышал. Потому как лучше сказать, чтоб ко всему быть готовыми, чем как давеча… Нам кричат, руками машут, ясно — предупредить хотят, чтобы мы рот не разевали, а мы и ухом не ведём. Вот я к чему. А ты мне — «паника»…

А тётя Поля торопливо и истово крестилась в темноте, шептала своё:

— Что ж будет-то, господи! Или тебе и впрямь всё одно.

Охая и причитая, она пошла к сараю. Потом Надя услышала, как шуршала она там сеном, как бормотала ещё: «Ох ты, господи!», но скоро затихла. И дядя Фёдор, поругавшись немного с Алёшей, ушёл к машине, которая чёрной копной стояла в стороне от дороги. Вот вспыхнула спичка в кабине, осветила на мгновенье его лицо, раскуриваясь, задышала светлячком самокрутка. Дядя Фёдор устраивался в кабине на ночлег.

А Надя так и сидела на брёвнышке. Хотела встать, пойти следом за тётей Полей, но не могла подняться. Устало болела спина, как будто не на машине, не в кабине ехала, а шла по дороге пешком. Сидела расслабленно, вытянув поднывающие ноги, и чувствовала себя в эти минуты одной-одинёшенькой на всём белом свете, под этими сентябрьскими звёздами, на этой бесконечно огромной земле, по которой где-то, оказывается, совсем близко, идёт безжалостная война, которая разлучила её с мамой, а у тёти Поли отняла её мужа, а у этой земли — мальчишек и девчонок из Лугининского детского дома. А сколько ещё людей похоронит она!

Вдруг папин любимый романс вспомнила… как он ходил, бывало, по комнате и пел баритоном: «Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная…» А мама, кроткая и тихая в эти счастливые минуты, вовсе не похожая на директора, вся какая-то домашняя, улыбаясь, склоняла голову, слушала, как он поёт, и Надя, совсем ещё девчонка, не знала, что это он о ней, о маме поёт, что «звезда волшебная» — это звезда папиной любви к ней, и Надя, чудачка, попросила однажды, чтобы он показал ей эту волшебную звезду. А папа смеялся и говорил:

— Да мне уж и не отыскать её теперь. Вон их сколько на небе, — а сам поглядывал на маму, поддразнивал её: — Может, ты, мать, скажешь? Помнишь, где она, наша с тобой звезда? Никуда не закатилась ещё?

Мама смотрела на него с улыбчивым укором, кивала головой: эх ты, мол, нашёл, над чем шутить. Потом подходила, трепала его и Надю за волосы, обнимала обоих.

— Сидишь рядом и не видишь, — говорила она, смеясь. — Вот же она, на тебя глядит.

— И верно, — кричал папа радостно и, отстраняя Надю, глядел на неё с притворным удивлением. — А я и забыл. — Он поднимал и подбрасывал её над головой сильными руками. — Вот же она, наша волшебная звезда.

И снова пел, расхаживая по комнате с Надей на руках:

— «Ты будешь вечно неизменная в душе измученной моей…»

Много позже, в седьмом или восьмом классе, Надя не раз думала об этом: может, и в самом деле есть такие звёзды, что загораются от любви?

Какая-то тёплая тяжесть в это время легла ей на плечи. Она вздрогнула, подняла голову… Оказывается, это Алёша, неслышно подойдя, накрыл её своей шинелью. От жёсткого и колючего воротника пахло табаком, дорожной пылью и ещё чем-то очень знакомым, мгновенно и остро напомнившим Наде далёкие дни детства, отца, приезжавшего домой на побывку. Его длиннополая шинель обычно висела в коридоре, а рядом, под вешалкой, стояли всегда начищенные до блеска сапоги, и Надя любила этот запах, который мама, смеясь, называла «солдатским духом»…

— Спасибо, — сказала Надя, поправляя Алёшину шинель на своих плечах. Придерживая свисающие полы, она привстала, подвинулась на брёвнышке, освобождая ему место. — А вы почему не спите?

— Не знаю, — ответил он, так и не решившись сесть рядом. И Надя, даже не видя его, вдруг представила смущённое лицо курсанта. Подумала: а если прав был дядя Фёдор? И что? Ей-то зачем всё это? А он продолжал не очень уверенно: — Такое чувство, будто боюсь чего-то проспать, а чего — и сам не пойму.

— Вот и я тоже, — ответила Надя.

Какое-то время оба молчали, потом он спросил:

— А вы видели, как упала звезда?

— Видела, — ответила Надя. — Я даже заметила, куда она упала. Вон туда, за дорогу.

Он усмехнулся:

— Вы в самом деле так думаете?

— Что?

— Ну, что она долетела? Что упала там?

— А почему бы и нет, — сказала Надя.

— Лежит где-нибудь в огороде, — подхватил Алёша, — тлеет уголёчком. А утром выйдет бабка и угли заметёт в совок.

— Засыплет в самовар…

— И позовёт нас чай пить.

Оба засмеялись негромко. Потом он сказал:

— Когда звёзды падают, надо загадывать желание. Вы успели загадать?

— Сейчас не успела, — ответила Надя, — но я его раньше загадала, да и не я одна, наверное, все сейчас одного желают… Чтобы скорее кончилась война.

Он согласился: конечно, и у него, мол, такое же точно желание, хотя, если честно, то он другое загадал, но это вовсе не значит…

— А я знаю, что вы загадали! — она пришла ему на помощь. — Вы хотите скорее попасть на фронт, ведь так? И я бы на вашем месте…

— Вы только говорите так, — с недоверием сказал он, — а сами думаете, что я… Я ж не слепой, я видел, как вы смотрели на меня там, в лесу… И вы, и этот ваш ушастый. Я слышал, как он назвал меня, и вы, вы тоже так думаете, я же вижу…

— Неправда, — ответила Надя, догадавшись, что он имеет в виду. — А Саня наш просто мальчишка, и вы должны его понять… Между прочим, он уже дважды на фронт убегал, и для него кто не на фронте, тот и трус. И вы, и дядя Фёдор, да и я, наверное… Вот увидите, на первой же станции он опять убежит, он даже предупредил нас об этом.