Начало пути

С другой стороны, Радован вспомнил, что он как-то во время последнего штурма поймал себя на мысли, что ни разу не видел ни Скоробогатова, ни его шайку абсолютно нигде - ни в соседнем доме, который они должны были оборонять, ни в лазарете, ни на улицах. Затем, Радован, прокручивая в голове подробности предпоследней архангельской атаки, мысленно вернулся к тому моменту, когда он вбежал в пустой дом после того, как расстрелял толпу архангельцев из трофейного пулемета. Ведь именно тот самый дом и должны были защищать Скоробогатов и остальные четверо бойцов их отделения. Теперь ему стало ясно, почему архангельцы смогли прорваться такой густой толпой - им попросту некому было помешать!

– Вообще, мне этот сержантик, теперь уже бывший, никогда не нравился - гнилой он насквозь, да и подчиненных третировал по поводу и без повода. Разве таким должен быть настоящий комод? Я, кстати, охотно отрапортовал бы наверх командиру полка, что новым комодом хотел бы видеть тебя, но ты сам знаешь, какие у меня отношения с Вексельманом.

– Спасибо за заботу. Для меня это не секрет, тем более, после того случая.
– Радован не смог сдержать смех, и Васильев тоже умыльнулся.

– Ладно, с сержантом вопрос решен.
– продолжил капитан.
– Вернемся к тому, о чем говорили. Так вот, я сколько тебя помню, Радован, твоя кровать всегда была заправлена хуже остальных, вещи твои все время разбросаны по тумбочке, а сам ты нередко забываешь вовремя выбрить подбородок. Хотя из-за возраста ты к бритве еще не привык, наверное. Но вот парадокс - оружие твое в походе, как я заметил, было почищено и смазано, чем многие твои товарищи откровенно пренебрегали. За что, как вариант, и поплатились потом. Да и совет мой прибарахлиться перед выступлением из Вологды полезными вещичками ты послушал. Извини, конечно, но я до последнего момента был уверен, что ты эти деньги спустишь на что угодно, только не на новую экипировку и оружие. Окончательно ты меня изумил, когда тот капитан со склада мне проговорился, что ты еще и Головачева к нему отправил с таким же заказом, какой сделал для себя. Из чего я делаю вывод, что ты дисциплинирован только в тех вещах, которые считаешь для себя важными и нужными. А если ты не воспринимаешь что-либо всерьез, то относишься к этому как к полной ерунде, даже если эта ерунда сто раз прописана в уставе или приказана командованием. Поэтому я бы не стал рекомендовать тебе продолжать военную карьеру после окончания срочной. С таким характером, да еще и без связей, ты до сорока лет в старлеях проходишь, зуб даю и руку на отсечение! И это в лучшем случае! А ты ведь у нас парень тщеславный и честолюбивый, сорваться можешь, да и зависть тебя будет глодать, когда ты день за днем будешь видеть вокруг себя офицериков на два-три чина выше тебя, но при этом лет на десять моложе. А если тебе попадется командир вроде нашего мудака Вексельмана ...

– Или комбата Куликова, - случайно у Радована соскользнуло с языка мелькнувшее в голове сравнение.

– Что и требовалось доказать!
– Васильев даже как будто повеселел, словно радуясь тому, насколько точно разгадал он характер своего подопечного.
– Так вот, если тебе попадется вот такой недоумок-полкан, ты ведь терпеть долго не станешь, и запросто угодишь под трибунал за побои. Тебе же наплевать на чины, и уважать полковника только за то, что он полковник, ты не станешь. А бить командира тебе уже не впервой.

– Товарищ капитан, для меня в первую очередь важно, что человек представляет из себя, какой он сам по себе. Дерьмо, знаете ли, - резко произнес Радован, - останется дерьмом, если даже его положить на золотую тарелку. И потом, - добавил парень уже спокойнее, - хороший дворник лучше плохого министра, согласитесь.

– Хотел бы я согласиться с тобой. Причем охотно. Но я скажу, что плохой министр все равно лучше хорошего дворника. Или круче, во всяком случае. Меня зачастую тоже бесит такой расклад, но это следует принять как данность, Радован. Ты же не злишься из-за того, что ночью темно, или из-за того, что зимой холодно? Так и здесь, ты не должен раздражаться из-за того, чего все равно изменить не в силах.

– Холодной зимой, товарищ капитан, можно кататься на коньках и лыжах, мирно сидеть у камина и греться в морозный вечер, а темной ночью можно делать ... разные веселые дела! А какая польза от некомпетентного министра или бездарного полковника?

– Польза пользе рознь, парень! Если конкретный офицер или гражданский чиновник не приносит пользы или даже вредит лично тебе и всем вокруг тебя, это не значит, что он не приносит пользы вообще никому. Вот скажи, ты не задумывался, откуда наш Вексельман смог раздобыть такую массу драгметаллов, которую мы в том подвале нашли?

– Мне как-то старослужащие рассказывали про какие-то схемы с казенными деньгами, к тому же отец у него нехилым капиталом ворочает ...

– Ага, и решил сыну на карманные расходы выделить больше центнера серебра! А насчет государственных денег - да если бы у армии были такие бюджеты, у нас бы форма рядового состава была бы золотыми нитями расшита, даже при умеренном воровстве! Наверняка наш полковник в чем-то более серьезном участвует, я только не знаю пока, чем именно такие средства заработать можно.

Васильев устало прикрыл глаза - сказывалась слабость после длительной лихорадки. Радован заметил это, решив про себя, что на сегодня разговор следует закончить. В принципе, на помощь капитана можно было рассчитывать, но мешали два обстоятельства.

Во-первых, Васильев до сих пор не восстановил здоровье, и сколько времени потребуется для полной реабилитации, пока было неизвестно, но должно было выясниться в ближайшие дни.

Гораздо хуже было другое - капитан опасался, что на него повесят всех собак из-за того, что подразделение, которым он командовал, на сегодняшний день числилось лишь в штатном расписании полка, а реально не набиралось и полнокровного взвода. И если насчет разжалования Васильев, скорее всего, преувеличивал, то его ранение могло сыграть с ним злую шутку. Нет, выздороветь-то он наверняка выздоровеет, но Вексельман может продавить решение, что капитана надо бы комиссовать по ранению, как негодного к дальнейшему несению службы.

Оставалось надеяться, что все обойдется, и капитан продолжит командовать ротой, а сама рота вскоре получит необходимое пополнение. К тому же, намек Васильева на возможное назначение Радована на должность комода и прилагающиеся бонусом сержантские лычки были весьма неплохой перспективой. Радован улыбнулся - в этот миг ему показалось, что все непременно уладится в самом скором времени.

Глава 18.

В штабе бригады.

Полковник Константин Сергеевич Вексельман в сопровождении двух подчиненных ему подполковников - своего заместителя по работе с личным составом полка Чернова и Куликова, командоира батальона, в состав которого входила уничтоженная в Сямже рота, вошел в прохладные сени большого дома, где был расквартирован штаб бригады. Его лично вызвал по рации для разговора комбриг Шелепов, и срочный вызов начальства ничего хорошего не предвещал.

Помимо того, что была потеряна рота Васильева, полк потерял только убитыми двести двадцать три бойца, и еще полторы сотни числились ранеными различной степени тяжести. Некоторые из них, правда, уже пошли на поправку, а кто-то даже вернулся в строй, но точного количества полковник не знал. Зато догадывался, что подобное незнание запросто может вызвать гнев командира бригады.

Впрочем, причина могла быть и банальнее - со дня на день ожидалось прибытие пополнений, и комбриг мог вызвать обоих полковых командиров своей бригады, чтобы распределить новобранцев. В конце концов, бригада застряла в Сямже уже больше, чем на неделю, но генерал-лейтенант Максимов до прибытия пополнений распорядился оставить их в Сямже.

В сенях Вексельман остановился, повернулся к Куликову:

– Как думаешь, сильно ли нас пропесочат? Все же такие потери!

– А как ты думал, - немного фамильярно ответил комбат, - ты посуди сам, мы же ребят толком не обучали ничему полезному, разве что обувь портить на строевой подготовке, да мозги парили разной политической ерундой.

– Это не ерунда, знаешь ли!
– Вексельман вспылил, но тут же взял себя в руки, то, что он считал святая святых, сейчас вряд ли обрадует Шелепова, и спорить с Куликовым не было никакого смысла. Одергивать за панибратство подчиненного Вексельман тоже не стал, хотя это было ему не в привычку.

– Ах, прости, - все тем же пренебрежительным тоном продолжал Куликов, - но патриотические беседы и усиленное шлифование плаца как-то не прибавили парням навыка выживания в условиях боя, и теперь им приходится заниматься самообразованием, да еще и на практике.