Начало траектории

Он отвёл взгляд, будто стыдился того, что говорил, но потом выдохнул и продолжил:

— Я сказал им, что получил стипендию в Киеве. Что буду пересылать им деньги. Пусть думают, что это их шанс, что я выбрался. Может, тогда отпустят. Я сказал, что поеду к тёте. Но на самом деле сниму квартиру где-то рядом. Сам. Один. Они не поедут. Но я — уеду. Мне нужно из этого вырваться. Или я сам туда скачусь. Прямо в бездну, ты не понимаешь что это. По этому я так ценю этот шанс, который ты мне дал.

Август кивнул.

— Всё устрою. Я найду квартиру, недалеко от тёти. Счёт будет оформлен на тебя, но всё оплачу я. Работа — на мне, учёба — на тебе. Это не просто школа, это путь. Там ты начнёшь непосредственное обучение у наставника, а не по телефону и почте. Ты будешь впитывать опыт лучших — безопасников, следователей, оперативников, прокуроров, адвокатов. Ты станешь моими глазами и ушами. Твоя задача — понять, как устроены люди. Как формируются сети. Как управлять Паутиной. И однажды — защищать Клуб. Это — твой шаг. И твоя роль.

Мозоль посмотрел на него, как будто впервые — не как на старшего, не как на командира. А как на человека, который понимает. Который не даёт подачку — даёт шанс.

— Я не знаю, кем стану, — выдохнул он. — Но я знаю, кем не хочу быть. Как мой отец. Как моя мать. Я хочу быть нужным. И полезным.

— Ты уже такой, — сказал Август, глядя ему в глаза. — Просто ещё не осознал. Но ты чувствуешь это, иначе бы не сидел здесь. Не говорил бы так. Это не слова ребёнка — это шаг взрослого. Ты уже выбрал путь. А значит, дальше — только вперёд.

Он потянулся к последней папке, аккуратно раскрыл её и вынул банковскую карту, протянув Мозолю.

— Здесь твой лимит — пять тысяч долларов в месяц, — сказал он, протягивая карту. — Этого достаточно, чтобы жить, учиться, строить связи. Квартира и школа — за мой счёт. Ты можешь тратить деньги на построение сетей, можешь подкупать людей или покупать информацию. Если будет необходимость покрыть траты — говори своему наставнику.

Он замолчал на мгновение, потом добавил, глядя прямо в глаза:

— Но если я хоть раз узнаю, что ты употребляешь наркотики или ушёл в запой — мы с тобой разойдёмся навсегда. Это не угроза. Это граница. И она не подлежит обсуждению. Понял?

Мозоль кивнул, крепко сжимая карту. В этот миг он чувствовал не власть — а ответственность. Настоящую. В глазах — благодарность и напряжённое осознание. Он прижал её к груди, как символ нового начала. И в этот момент между ними установилась тишина — не пустая, а полная смысла. Как перед стартом. Как перед прыжком в неизвестность.

…

Вечером, в квартире у дяди Вити собрались все. Он сам встретил ребят у двери, развесёлый, с тёплой улыбкой, и сразу же позвал на кухню, где уже был накрыт стол. Еду он привёз из любимого грузинского ресторана — хачапури, лобио, шашлык, аджика, пахнущая на весь дом.

На этот вечер он стал не просто родственником — он стал частью прощального ритуала. Дядя Витя лично встретил каждого у двери, распахнув объятия, словно провожал не просто племянников, а выпускников собственной школы жизни. По кухне разливался тёплый свет, а на столе стояли глиняные тарелки и стеклянные графины с морсом. Мозоль уже был здесь, сидел у окна, тихий, но с прямой спиной и новым взглядом — более осознанным.

Ребята собирались медленно, будто собирая внутри себя храбрость на завтрашний день. Вика пришла в светлом пальто, которое выбрала сегодня, и теперь с лёгким смехом рассказывала, как Андрей уговорил её взять именно это, «чтобы чувствовала себя как в кино». Андрей появился сдержанно, в чёрном пиджаке и с новой кожаной сумкой, которую аккуратно поставил у стула, а потом помог разложить приборы. Лёша пришёл последним — с часами на руке и с важным видом, будто хотел убедить всех, что уже готов к Женеве. Но когда увидел остальных, его лицо просветлело, и он сразу обнял Вику, похлопал Андрея по плечу и с радостью уселся рядом с Мозолем.

Разговоры были вперемешку — о вещах, о дороге, о планах. Но за каждым словом сквозило большее: нежелание прощаться. Они переглядывались, смеялись, вспоминали, как в школьной раздевалке договаривались о долях от продажи наклеек, как прятались от учителей, как считали прибыль. Август почти не вмешивался — он просто слушал, запоминал. Он видел: дети, которых он однажды нашёл, уже почти выросли.

Разговоры за столом текли легко. Иногда они прерывались, чтобы налить ещё лимонада или передать кусок лаваша. Вика вспоминала, как они всей четвёркой собирались на совещания, где Август вдалбливал в них такие сложные и странные истины, и с каким азартом расписывали себе «доли» и «прибыль». Лёша с усмешкой рассказывал, как однажды спрятал наклейки в вентиляционный люк, чтобы не отобрали.

— Это был мой первый «офшор», — хохотал он, — с вентиляционной защитой от проверок.

Все засмеялись, даже дядя Витя тихо хмыкнул, отхлёбывая морс из гранёного стакана.

Но Август, сидя в конце стола, внимательно смотрел на каждого. Он запоминал не детали — а состояние. Они больше не выглядели детьми. Уверенность в их голосах, лёгкость в шутках, и — тишина в паузах. Не неловкая, а спокойная. Надёжная.

Этот вечер был прощальным не потому, что они прощались — а потому, что переходили дальше. И все это чувствовали. Даже если не говорили вслух.

Когда посуда была убрана, а чай налит в чашки, Август встал.

— Завтра вы улетаете. Это не прощание. Это — деление на фазы. Мы начали всё вместе, но теперь каждый идёт по своей траектории. Не думайте, что кто-то важнее. Просто — по-разному.

Он прошёлся вдоль стола, положив ладонь на плечо каждому.

— Всё, что мы сделали — не случайность. Это начало. И вы станете теми, кто однажды поведёт за собой других. Поэтому не спешите становиться великими. Сначала — станьте собой. Учитесь, ошибайтесь, влюбляйтесь, страдайте, думайте. Ищите свой масштаб. Не чужой — свой.

Вика вытерла слёзы, но в её глазах светилось что-то большее — не слабость, а решимость. Лёша, не говоря ни слова, крепко сжал руку Августа, словно передавая невысказанную благодарность. Андрей впервые за вечер выглядел неуверенным — не потому что боялся, а потому что вдруг понял масштаб того, во что они ввязались. Он глубоко вдохнул, взглянул на Августа и, будто в полушутку, но с тенью уважения в голосе, сказал:

— Ты говоришь как мой дед.

На миг в комнате повисла тишина, и только хмыкнул дядя Витя: